копа – вечно переписываемая хроника горя и страданий) почти не различает патрульных и детективов. За одним критическим исключением: детектив – главный на месте преступления.

Где бы и когда бы в Балтиморе ни упал труп, на месте преступления детектив – царь и бог; никто не может ему сказать, что делать или не делать. Комиссары полиции, замкомиссара, полковники, майоры – там все равны перед детективом. Конечно, это не значит, что детективы то и дело отменяют приказ замкомиссара, стоя над покойником в комнате. Сказать по правде, никто толком и не знает, что тогда будет, и общий консенсус в убойном – все бы хотели посмотреть на того психа, который это выкинет. Дональд Кинкейд, ветеран из смены Д’Аддарио, десять лет назад вошел в историю, когда приказал командиру спецподразделения – всего-то занюханному капитану – проваливать на хрен из номера в мотеле после того, как тот пустил десяток человек из своего стада безнаказанно пастись на еще необработанном пастбище Кинкейда. Тут же посыпались служебные записки и обвинения в административках, потом еще записки, потом ответы на записки, ответы на ответы, пока Кинкейда не вызвали на комиссию в кабинет замкомиссара, где ему тихо подтвердили, что он правильно толковал устав, что его власть безусловна и что он имел полное право ею воспользоваться. Полнейшее право. И если он решит оспорить обвинения на разбирательстве, его наверняка осудят и сошлют из убойного в пешие патрульные южных пригородов Филадельфии. Но если он согласится проглотить наказание в виде лишения пяти отпускных дней, то может оставаться детективом дальше. Кинкейд прозрел, увидел свет и отступился; полицейский департамент редко дружит с логикой.

Но все-таки особые полномочия детектива на крошечном пятачке, где упадет труп, говорят о важности и хрупкости места преступления. Люди из убойного любят напоминать друг другу – и всем, кто под руку подвернется, – что у детектива есть всего один шанс осмотреть место. Делаешь, что должен, а потом все оклеивают желтыми полицейскими лентами «не входить». Пожарные смывают кровь из шланга; криминалисты уезжают на следующий вызов; район возвращает себе аннексированную территорию.

Место преступления приносит самую большую порцию улик – первую из Святой троицы детектива, по принципам которой преступление раскрывают три вещи:

Вещдоки.

Свидетели.

Признания.

Без одного из первых двух элементов у детектива почти нет шансов найти подозреваемого, который даст третий элемент. В конце концов, расследование убийства ограничено тем самым фактом, что жертва – в отличие от разбоя, изнасилований или тяжких нападений, – уже не в состоянии дать показания.

В троицу детектива не входит мотив, который в большинстве расследований не играет большой роли. Лучшие произведения Дэшилла Хэммета и Агаты Кристи говорят, что для поимки убийцы сначала нужно установить мотив; в Балтиморе, в отличие от Восточного экспресса, мотив – это интересно, даже полезно, но часто – мимо кассы. К черту «зачем», скажет вам детектив; узнай «как» и в девяти случаях из десяти поймешь «кто».

Эта истина идет вразрез с традициями, и присяжным в суде всегда непросто перестроиться, когда детектив выходит на трибуну и объявляет, что понятия не имеет, за что Джонни выстрелил Джеки в спину пять раз, и, если честно, плевать хотел. Джеки уже не может рассказать, а Джонни – не хочет. Но, эй, слушайте, вот вам ствол, вот вам пули, отчет баллистиков и два невольных свидетеля, видевшие, как Джонни спустил курок, а потом выбрали этого вшивого неграмотного убийцу из набора снимков. Ну и какого хрена вам еще от меня надо? Дворецкого, блин, допросить?

Вещдоки. Свидетели. Признания.

Вещдоками может быть что угодно, от читаемого скрытого отпечатка на стакане до пули, выковырянной из гипсокартона. Это может быть что-то очевидное, как следы обыска в доме, что-то малозаметное, как номер в пейджере жертвы. Одежда жертвы или сама жертва, если крошечные темные пятнышки на ткани или коже указывают на то, что рану нанесли с близкого расстояния. Или кровавый след, демонстрирующий, что сначала на жертву напали в ванной, а потом преследовали до спальни. Или игра «что не так на этой картинке», когда свидетель заявляет, что дома никого не было, но на кухонной стойке находятся четыре грязные тарелки. Вещдоками с места преступления является и их отсутствие: когда нет следов взлома; когда нет крови из зияющей раны на шее, что говорит об убийстве в другом месте; когда у мертвеца в подворотне вывернуты карманы, что указывает на мотив ограбления.

Есть, конечно, священные случаи, когда одни уже улики изобличают подозреваемого. Недеформированная и целая пуля, пригодная для баллистической экспертизы с найденным оружием или патронами того же калибра от другой перестрелки, на которой опознали подозреваемого; образец спермы с вагинального мазка, совпадающий по ДНК с образцом возможного насильника; след ноги рядом с телом на железнодорожной насыпи, сверенный с кроссовкой подозреваемого, сидящего в допросной. Такие случаи неопровержимо доказывают, что Творец еще не забыл о своем промысле и что на какое-то мимолетное мгновение детектив убойного служит сосудом его божественной воли.

Впрочем, гораздо чаще улики с места преступления дают детективу менее конкретную, но все-таки важную информацию. Даже если голые факты не ведут к подозреваемому сразу, они позволяют составить в общих чертах картину преступления. Чем больше фактов детектив уносит с места, тем больше он знает о том, что могло быть, а что – нет. И в допросной это дорогого стоит.

В звуконепроницаемых кабинках отдела убийств свидетель сходу заявит, что спал, пока в соседней комнате палили без разбора, и будет твердить это до тех пор, пока детектив не возразит, что простыни не помяты. Свидетель скажет, что стреляли никак не из-за наркотиков, он вообще ничего не знает о них, пока детектив не ответит, что уже нашел под матрасом 150 капсул героина. Свидетель заявит, что вооружен был только один нападавший, и перестрелки как таковой не было, пока детектив не обозначит четко, что в гостиной найдены гильзы от девятимиллиметрового и 32-го калибра.

Не имея знаний, выведенных из вещдоков, детектив входит в допросную без рычага давления, без способа вытянуть правду из подозреваемых или свидетелей-молчунов. Эти сволочи могут врать до умопомрачения, а детективы от досады – орать на них до умопомрачения. Но без вещдоков ситуация патовая.

Улики помогают не только в случае с теми, кто говорить не желает, но и с теми, кто дает показания добровольно. Заключенные в городской тюрьме, чтобы скостить срок, то и дело заявляют, будто слышали похвальбу или признания сокамерников, но всерьез детективы расследуют лишь заявления с подробностями о преступлении, известными только преступнику. И