И – ничего. Лохинвар немного успокоился, словноприслушивался или приглядывался, потом снова принялся нервно приплясывать.Савин достал камеру «Филин», приспособленную для ночных съемок, и, не поднимаяк глазам, стал водить ею вправо-влево, стараясь охватить всю долину. Другойрукой с зажатыми в ней поводьями он похлопывал коня по шее, шептал ему ласковыеслова, но все усилия пропали втуне – Лохинвар был близок к тому, чтобыокончательно потерять голову и понести. Угадав это, Савин спрятал камеру,повернул коня и предоставил ему самому выбирать аллюр. Лохинвар сорвался вбешеный галоп. Ветер бил в лицо, длинная жесткая грива хлестала по щекам.Сначала Савин оглядывался, но вскоре перестал. Он только время от временилегонько натягивал поводья, давая коню понять, что по-прежнему остаетсяхозяином.

Брызнула из-под копыт каменная крошка, подковы высекли пучокискр, Лохинвар замедлил бег, остановился наконец, запаленно водя боками.

Савин спрыгнул на землю, похлопал коня по влажной шее:

– Ну что ты, дурашка? Чертей испугался?

Лохинвар опустил ему на плечо длинную тяжелую голову, гулковсхрапнул. В его большом красивом теле затухал озноб испуга.

– Тебе легче, – сказал Савин. – Ты простобоишься. А мы еще и никак не можем понять, чего же мы, собственно, боимся…

В ответ на это рассуждение Лохинвар снова всхрапнул ипопытался ухватить Савина за ухо. Савин легонько шлепнул его по губам, взял подуздцы, и они пошли к берегу, к тому месту, – репортер хорошо изучил карту.

Они миновали покосившийся каменный столб, поставленныйнеизвестно кем, неизвестно когда и неизвестно для чего. При скудном лунномсвете можно было разобрать черты грубо вырезанного человеческого лица. С морянаплывал туман, волокнистый, колышущийся, выползал на берег и никак не могвыползти, словно боялся коснуться камня и песка.

Здесь, то самое место. Савин стреножил Лохинвара старымприемом техасских ковбоев – привязал поводья к правой бабке, – прошел кводе, встал лицом к морю, спрятав руки в карманах куртки. Поднял воротник,затянул «молнию» до горла – от воды тянуло сырым холодом.

Сзади громоздились граненые скалы. Впереди колыхалась зыбкаястена тумана, скрывавшая пучину, – глубина здесь начиналась почти отберега.

Вот тут его и нашли. Старый служака, не поднявшийся вышесержанта – или не захотевший подниматься выше, – замкнутый вдовец, почтибез увлечений, если не считать кактусов и пива в умеренном количестве. С чем жеон столкнулся и какое отношение к этому имеют обстоятельства его смерти?

Коротко заржал Лохинвар. Савин коснулся кармана. Нет, на сейраз это было радостное, приветственное ржание – конь учуял сородичей. Савинприслушался. Перестук копыт, обрывки едва слышного разговора, а со стороны моря– словно бы удары весел по спокойной воде. Лохинвар снова заржал, и емуответили чужие лошади.

Савин вскочил в седло и рысью тронулся в ту сторону.

У берега покачивался широкий баркас, осевший почти доуключин под тяжестью широких тугих мешков. Трое в обтягивающих брюках имешковатых куртках с капюшонами стояли возле пароконной повозки и горячоспорили. Это был даже не гэльский – какой-то местный диалект, Савину неизвестный. Однако по жестам Савин вскоре понял, в чем дело: двое с баркасаругают третьего, возницу, за то, что он приехал один, – видимо, им нехотелось самим таскать мешки. Вдали, в тумане, смутно угадывался силуэтдлинного корабля.

«Контрабанда», – сгоряча подумал Савин и тут жеотбросил эту мысль как глупую и вздорную. Контрабанду не возят на допотопныхповозках и лодках; сохранившиеся еще «рыцари удачи» предпочитают болеескоростные средства передвижения. Да и Лесли предупредил бы о чем-нибудь таком.И наконец, контрабандисты не стали бы терять драгоценные безопасные минуты нанудное препирательство из-за того, кому таскать мешки…

Савин подъехал поближе. Спорщики замолчали и уставились нанего.

– Добрый вечер, – сказал он с коня.

Ночные трудяги кивнули, и один, ничуть не удивившись, что-тогорячо затарахтел. Акцент у него был ужасающий, на одно исковерканноеанглийское слово приходилось три-четыре абсолютно непонятных, но Савин все жесообразил, что его приглашают помочь и даже обещают заплатить. Подумав, он слезс коня.

Один из моряков демонстративно устранился – сел на удобныйкамень, вытащил трубку и задымил. Второй, поворчав, стал подавать мешки, аСавин с возницей таскали в повозку, метров за двадцать, – из-за валуновповозка не могла подъехать к самому берегу. Тяжеленные мешки были набитыкакими-то твердыми свертками и ничем не пахли.

В приключенческом романе герой обязательно исхитрился бывспороть мешок и утолить любопытство. Савину этого, разумеется, не удалось. Онлишь старательно ощупывал мешки, но так и не смог понять, чем они набиты.

Они пошли за двумя последними мешками. Моряк с трубкой вдругпробормотал короткое непонятное слово и показал подбородком на что-то за ихспинами. Поодаль маячил верховой, закутанный в длинный плащ с надвинутым наглаза капюшоном. Напарник Савина заметно заторопился.

Последние мешки легли на верх штабеля. Возница сталопутывать штабель веревками. Моряк, копаясь в кармане, шагнул к Савину.Репортер приготовился отстранить руку с кредиткой, но на ладони моряка блеснулимонеты, а это меняло дело – Савин был страстным нумизматом.

Весла блеснули, и баркас отплыл, превращаясь в размытыйсилуэт, скользящий к еще более зыбкой тени корабля, – там черным крыломмелькнул, разворачиваясь, парус. Возница щелкнул кнутом, лошади тронулись.Лохинвар прощально заржал вслед. Верховой ехал рядом с повозкой. Донессяудаляющийся разговор – закутанный явно сердился, возница оправдывался. Савинстоял рядом с Лохинваром. Корабля уже не было, он растаял, как призрак. Словнолишний раз убеждая себя в реальности только что закончившейсяпогрузочно-разгрузочной операции, Савин встряхнул в ладони честно заработанныемонеты. Они глухо звякнули – самые настоящие, полновесные.

Савин ссыпал монеты в карман, застегнул его на «молнию» ивскочил в седло.

Он давно уже должен был догнать тяжело груженную повозку,но… не было впереди никакой повозки. Слева тянулся внушительный скалистыйобрыв, справа стелился по-над морем туман. Вот он, единственный на участке внесколько миль протяженностью пологий подъем, по которому только и моглаподняться повозка, но Савин успел бы сюда раньше, неминуемо обогнал бы их!

Немилосердно понукая Лохинвара, Савин поскакал вверх. Передним, как и давеча, раскинулась посеребренная лунным светом равнина. И нигде невидно повозки. Позвякивали в кармане монеты, фыркал Лохинвар, где-то далекослева, над островком косматых кустов, протяжно, пронзительно кричала какая-тоночная птица.

Савин хотел спешиться, но не смог – почему-то он чувствовалсебя уверенно лишь на коне, слившись с теплым, живым, почти разумным существом.Лохинвар был свой, из знакомого и привычного мира… или и он? Если и он сейчас«во что-нибудь такое превратится»? Вокруг – не тронутые цивилизацией пустоши, догорода далеко, печально стонет неизвестная птица, а луна похожа на череп…