– Мы уже три раза обежали все вокруг, – признаются они, – пойдемте с нами.

И через несколько минут выводят меня к выходу. До него, оказывается, было рукой подать, даже смешно!

Машина Томаса еще здесь. А его самого не видать. Покупаю у толстой девочки в люрексовом топе бутылку липкой колы. Хорошо, что я взяла с собой мою сумку, там немного денег и ключ от квартиры. Эта привычка осталась еще с дофрицевой эпохи. «Не выходи из дома без денег и ключей, когда идешь на свидание. Ты же не знаешь, чем оно закончится!» – кажется, это еще маменькин совет. И ведь действительно, сколько раз я убегала со свидания со скандалом, захлопывала за собой дверь моего студенческого жилища и отправлялась в постель в одиночестве…

Я присаживаюсь на разогретый капот томасовой машины и гляжу на закат. Уже немногочисленные белые вымпелы мелькают над кукурузой.

Темнеет. Последние машины отъезжают со стоянки. А я все сижу. Над полем не видно больше ни одного белого флажка.

Толстая девочка запирает свою будку и вяло плетется по направлению к крестьянским усадьбам. Я по-прежнему лежу на капоте, глядя в небо: там одна за другой, как по расписанию, зажигаются звезды.

Рядом со мной, кажется, Фриц.

– Привет.

– Привет, – он легонько трясет мою руку, как когда-то. – Ты все-таки иногда ведешь себя очень глупо. Ну, скажи, что он тебе сделал?

Пискнула сигнализация, автоматически запирающая и отпирающая двери машины. Я не двигаюсь. Томас садится в автомобиль, а я валяюсь перед ним на капоте, как мне кажется, в весьма живописной позе. Медленно переворачиваюсь на живот и разглядываю его через лобовое стекло: лоб обгорел, волосы стоят дыбом. Он жадно пьет воду из бутылки, припасенной в машине. Вода, наверное, противно теплая. Пьет и смотрит на меня.

Я сползаю с капота и сажусь рядом с ним. У меня есть план. Молча я расстегиваю пуговицы у него на рубашке, одну за другой. Он не двигается. Но когда дело доходит до брюк, пытается удержать мою руку.

– Пусти, не трогай, – шепчу я, – пожалуйста.

Хочу ему кое-что доказать. У нас может получиться и без таблеток.

Сердце у меня колотится. Если не получится, то будущего у нас нет. Еще какое-то время мы будем приветливы и обходительны друг с другом, пару раз встретимся, может быть, даже переспим. Томас снова будет глотать свои синие таблетки, охлаждение между нами будет расти, я стану избегать маленькое кладбище, он, скорее всего, тоже. Мы будем случайно пересекаться где-нибудь в магазине (хотя раньше такого не случалось, так что вряд ли), грустно улыбаться друг другу, два неудачника. И будем знать, что мы неудачники.

Он откидывает голову на подголовник, бормочет:

– А вдруг кто-нибудь пройдет мимо?

Я молчу.

Пусть это будет компенсацией его слабости, страха, неудач, немощи. Виновата ли в них я? Он хочет, чтобы я слезла с его колен. Я сопротивляюсь.

– Увидит кто-нибудь, – повторяет он.

– Не увидит.

Низко склонившись над ним, я не сдаюсь, я держусь, долго, долго. И прежде чем впасть в отчаяние, прежде чем молча разочарованно сдаться, я вдруг обнаруживаю в кармане на двери пачку мятных леденцов «Аltoids».

Вообще-то они для меня крепковаты. Но я, помнится, читала в одном дамском журнале, что иногда, в определенных ситуациях, они оказывают совершенно взрывное действие. Осторожно запускаю я руку в коробочку и незаметно кладу один леденец в рот.

Пару секунд спустя тело Томаса вздергивает, как от удара током. Слава богу, сработало. Благослови господь все глянцевые женские журналы! Грудь Томаса вздымается, дыхание срывается, он притягивает меня к себе. Теперь нас уже ничто не остановит. Теперь уже ничто не имеет значения – ни мятные леденцы, ни наша усталость, ни темнота, ни абсурдная ситуация, ни страх, что нас застанут здесь крестьяне, обходящие поле в поисках последних посетителей лабиринта.

Это как подростковый секс в машине – быстрый и суетливый, для меня лично не ахти какой вообще, бывало и получше, но сейчас мы избавляемся от наших проблем, от наших воспоминаний и комплексов. Мы выбираемся из машины, в смущении бродим по траве, голые и потрясенные. Адам и Ева во время короткого перерыва. Значит, получается все-таки и так!

Томас покрывает мое лицо мелкими поцелуями. От этого счастья, внезапного и ущербного, – страх неудачи засел в нем, как косточка в персике, – я теряю остатки самообладания и заливаюсь слезами.

– Ну-ну, – успокаивает он меня, – не плачь, пожалуйста.

Он застегивает лифчик у меня на спине и молнию на платье. Мы, как примерные школьники, сидим рядышком в машине, он держит меня за руку. Долго молчим и смотрим через стекло на поле. Томас вдруг встряхивается и говорит:

– Вот, вспомнилось почему-то. Лет в шесть, в семь, так где-то, был у меня богатый приятель. Он жил в огромной светлой квартире, комнат там было столько, что можно заблудиться. Мать его была похожа на богиню: красавица с потрясающими длинными светлыми волосами. Я мечтал дотронуться до этих волос. Она часто оставляла нас после обеда одних в доме, строго-настрого запрещая заходить в ее спальню. Это был не единственный запрет, но главный. Иногда в полуоткрытую дверь я видел супружескую кровать, зеленый ковер, ее туалетный столик. И чем строже нам запрещали заходить в спальню, тем, понятное дело, больше нас туда тянуло.

И однажды я не вытерпел. Не помню уж, куда подевался мой приятель, но я толкнул дверь и оказался в спальне. Запах ее духов. Супружеская постель под гладким зеленым шелковым покрывалом хранила тайну. Я пытался представить себе ее в этой постели, в ночной сорочке, а под сорочкой – голой.

Я обошел кровать кругом и потрогал ее. Ноги мои утопали в ковровом покрытии, шагов не было слышно. Я взял ее щетку для волос, между зубцов застрял длинный золотой волос. Я увидел себя в зеркале – маленького глупого мальчишку в полосатом свитере, со смешной стрижкой и женской щеткой в руке. Я ненавидел собственную неопытность и невинность. Так и вижу себя таким до сих пор. Тут вдруг она позвала нас – вернулась домой раньше времени. Я кинулся из спальни вон. Вскоре послышался ее гневный вопрос: «Кто заходил ко мне в спальню?» Она возникла перед нами, высокая, даже огромная в гневе. «Это не мы», – соврали мы в один голос. «Врете!» – «Не врем», – разрыдались мы. Она схватила нас за руки и потащила в спальню: следы моих ног были совершенно отчетливо видны на ковре. Каждый шаг. К кровати, вокруг кровати, к туалетному столику и снова прочь из комнаты. – Томас засмеялся. – Надо же, тридцать лет не думал об этом, а тут вдруг вспомнил.

Я целую его руку.

– Ты впервые рассказываешь мне что-то о себе.

Вздыхает.

– Истории, это все истории, сказки, фантазии.

– Да нет же: это ты, я тебя узнала в этой истории, точно узнала!

– Ошибаешься. Все ошибаются. Это заблуждение. – Он отнимает у меня руку. – Мы не можем стать тем, кем были раньше. Прошлое прошло, его нет. Остаются только воспоминания.