Первое знакомство с советскими чиновниками и советской бюрократической системой происходило у иммигрантов на таможне, и эти впечатления для многих стали откровением, наложившим отпечаток на всё дальнейшее восприятие окружающей их новой действительности. При вербовке переселенцам говорили, что они могут беспошлинно провезти с собой продовольствие, одежду, предметы быта из расчета двухгодичного потребления, а также нужные для работы механизмы и инструменты. И люди везли с собой всё необходимое для обустройства на новом месте вплоть до двуспальных кроватей, комодов, велосипедов, пишущих и швейных машинок, фотоаппаратов, граммофонов, музыкальных инструментов и бейсбольных бит.

На самом деле вопрос о нормах беспошлинного ввоза товаров обсуждался очень долго – Главное таможенное управление, Наркомвнешторг и СНК КАССР согласовывали список вплоть до 1933 г.[237] Как следствие, на таможне нередко возникали недоразумения. В одном случае большая группа финнов, отплывшая в СССР из Нью-Йорка 25 сентября 1931 г., по прибытии в Гётеборг, сложив последние доллары, закупила велосипеды для Карелии. Велосипеды до места не доехали, поскольку были конфискованы ленинградской таможней[238].

Помимо бюрократических трудностей, иммигрантам приходилось сталкиваться и с прямым беззаконием. Иногда багаж конфисковывался без каких-либо объяснений или досматривался без участия иммигрантов, никаких квитанций они не получали и, лишь прибыв на место, обнаруживали пропажу многих вещей. Набор изъятого или украденного отражал нехватку самых базовых промышленных товаров СССР: это могли быть поношенные рубашки, старая обувь, чулки, баки для белья, ведра и даже детские горшки[239]. В отдельных случаях пропадал весь багаж, и на все просьбы разобраться следовал один ответ: «Таможенное управление сообщает, что никаких вещей на имя указываемого адресата не поступало»[240].

Порой таможенники занимались даже откровенным шантажом. У Айно Отто, приехавшей в Карелию в мае 1933 г., были конфискованы практически все вещи, вплоть до старых платьев и одеял. После неоднократных попыток женщины вернуть свой багаж начальник таможни открыто заявил ей, что для этого надо уплатить «лично ему дополнительную государственную пошлину в инвалюте»[241]. Решить все эти проблемы удавалось лишь после вмешательства карельских властей и лично Э. Гюллинга, у которого и искали защиты иммигранты[242]. Едва ли удивительно, что после подобной встречи с советскими реалиями многие североамериканские иммигранты начали терять веру в обретенное Эльдорадо.

Было несколько случаев, когда сразу после переезда в Карелию глава семьи умирал или становился инвалидом (как правило, после инцидентов на производстве), и оставшиеся члены семьи оказывались в подвешенной ситуации: социальные выплаты от советского государства были им не положены, а уехать обратно не было средств. Для этих целей в мае 1931 г. Переселенческое управление основало специальный фонд, складывавшийся из пожертвований других переселенцев и отчислений от продажи привезенного ими оборудования[243]. Однако более поздние архивные документы, в первую очередь жалобы ставших инвалидами иммигрантов на отсутствие какой-либо помощи из официальных источников, свидетельствуют о неэффективности этой инициативы[244].

Пока иммигранты боролись со своими первыми негативными впечатлениями от советских реалий, принимающая сторона – руководство Советской Карелии – сражалась на другом фронте с противниками переселенческой программы. С самого начала, несмотря на поддержку на высшем уровне, вербовка рабочей силы в Северной Америке осложнялась сопротивлением различных советских учреждений, старавшихся замедлить или полностью остановить иммиграцию в Карелию. Причиной этого являлось как совершенно иное понимание роли приграничного региона, характерное для ОГПУ, возражавшего против вербовки граждан других государств в пограничную с Финляндией республику, так и волокита и неэффективность, отличавшие работу наркоминдела СССР, который регулярно задерживал выдачу виз. В сентябре 1931 г. Гюллинг

вынужден был обратиться в НКИД с просьбой урегулировать процесс выдачи виз переселенцам. Он писал, что с мая месяца в визах отказано 141 человеку, среди которых, кроме крайне важных для народного хозяйства специалистов, насчитывается значительная доля жен и членов семей рабочих, получивших разрешение на въезд или уже находившихся в Карелии. Подобное разъединение семей спровоцировало крайне неблагоприятные настроения среди приехавших и осложнило дальнейшую вербовку новых кадров рабочих в Америке и Канаде[245].

В 1931 г. карельское правительство планировало завезти в республику 2846 иностранных рабочих. Как явствует из отчетной докладной записки, план был выполнен на 58,5 % – рабочих в разные организации приехало лишь 1664 человека (без членов семей), из них североамериканских финнов было 1387, а остальные прибыли из Финляндии и Швеции[246]. Гюллинг жаловался, что препятствия, чинимые Наркоминделом и ОГПУ, привели к потере жизненно необходимых для экономики Карелии специалистов[247]. Но органы безопасности волновало не экономическое развитие карельской республики, а совсем другое. В январе 1932 г. первый секретарь Карельского обкома партии Густав Ровио получил из Ленинграда пакет от Сергея Кирова, в котором находились «соображения ГПУ и ЛВО[248] по вопросу о переселенцах из Канады». В этом документе указывалось, что в Карелию прибыло уже 2 тыс. финнов из Канады и США, в 1932 г. планировалось завезти еще 10 тыс. человек, а вопрос о запретных пунктах для расселения иностранцев оставался не решенным. Высказывая в целом сомнения относительно целесообразности массового завоза в Карелию иностранной рабочей силы, авторы документа «по соображениям оборонного порядка» предлагали «считать невозможным расселение иностранцев в нижеперечисленных районах и пунктах Карелии по следующим мотивам»: