— Ну вот! — говорит Ёлка. — А то всё «не могу, не могу» — всё ты можешь! Нормально платок подрубила. Сейчас поем и покажу, как кружева вязать.

Она поела и показала. Я где-то читала про «испанский сапог» — почему вспомнила сейчас, не знаю. Конечно, «испанский сапог» хуже, но вязать какой-то фитюлькой мулине — это тоже пытка. Я видела, как Бабуся шерсть вяжет крючком — каждое движение заметно, ну, в смысле, что-то прибавляется. А тут надо десять стежков сделать, чтобы что-то заметить!

Пришла Бабуся и говорит: «Дети, пора спать!»

Как я обрадовалась! Помчалась, всем сказала «спокойной ночи», быстро свою раскладушку разложила… и голову на подушку!

Три дня обвязывала — хорошо, что уже обе школы кончились, времени много, и перерыв можно сделать. Обвязала! Положила на наш маленький столик, чтобы посмотреть, что получилось. И сразу вспомнила Диккенса и все его при юты для сирот — вот у них, наверное, там как раз такие носовые платки — их очень плохо одевали и кормили.

Пошла к Бабушке на кухню показать платочек. Бабушка посмотрела, руки к щекам прижала и говорит:

— Деточка! Какая ты молодец! Твоя Мамочка так будет рада!

Ну ладно, думаю, это ничего, хорошо, что не говорит, что платок замечательный.

Пошла показала Ёлке с Анночкой — они его с таким интересом разглядывали, как будто каждую ниточку хотели разглядеть.

— Молодец! — сказала Ёлка. — Захотела и сделала, и платок получился нормальный.

— Ты Мамочке связала платок в подарок? — спрашиваю у Ёлки.

— Давно связала, — кивает Ёлка.

— Покажи его, пожалуйста, — прошу, — и положи сюда, на столик.

Ёлка голову опустила, думает. Полезла куда-то в свою атаманку, вынула маленький бумажный кулёчек, развернула, вынула платочек и положила на наш столик — мы с Анкой ахнули. По размеру платочек такой же, как у меня, но он мало заметен, потому что это не платок, а сплошные кружева — кружева, как волны. И так замечательно цвета подобраны! Очень красиво!

И тогда я рядом положила свой платок. У Островского не так уж часто, но бывают описания очень красивых дамских платьев, и рядом можно из его же пьес найти какую-нибудь служанку из бедной семьи — ну, как она одета. Вот такая же разница между нашими платками.

— Смотрите, девочки, — говорю, — Ёлкин платочек для прекрасной дамы, а мой — для сироты!

— Нет, Ниночка! — вдруг очень серьёзно говорит Анка. — У сирот не бывает платочков.

— Почему? — удивляюсь я.

— Потому что у сироты нет Бабушки, Мамочки, Папы, нет сестёр и брата! — очень уверенно объясняет Анночка. — Кто ему платочек обвяжет?

Мы с Ёлкой переглянулись.

— Нинуша! — говорит Ёлка, а я так люблю, когда она меня Нинушей называет, как Мамочка. — Как ты считаешь, в такой платочек кто-нибудь сморкается?

— Нет, конечно! — говорю, и самой как-то об этом неприятно думать — уж очень у Ёлки платок красивый, да и в мой не надо сморкаться.

— Вот именно! — радуется Ёлка. — Эти платочки совсем для другого: пот стереть с лица, крошки с губ стряхнуть, пятнышко какое-то случайное на лице или руке вытереть. И у каждой женщины должны быть такие платочки. Так вот! — И тут Ёлка говорит почти торжественно: — Мои платочки Мама будет носить по праздникам, они праздничные, а твой платочек она будет носить каждый день — он для каждого дня. Она его несколько раз за день из кармана вынет и подумает: «А это Нинуша для меня обвязала!»

Я глажу Ёлку по плечу. Платок не изменился, а я счастлива!

Скоро мы едем в лагерь — там будут Наташа, лес, костёр, петь будем около костра — здорово! Вот только у меня нет красного галстука, потому что я ещё октябрёнок. И я знаю, что Наташа меня опять сделает председателем, а мне очень хочется на линейке отдавать Тасе пионерский салют, но без красного галстука ничего не получится. А мне очень хочется! Потом, в лагере я единственный председатель — не пионер. И я думаю: ведь мне через четыре месяца и десять дней будет десять лет и тогда меня примут в пионеры. У нас в классе все пионерки, кроме меня, потому что я на два года младше.

И я решила: пойду сейчас к Маме, всё ей объясню — она мне купит пионерский галстук, и я буду, как все председатели, отдавать Тасе пионерский салют! Папа, наверное, будет против… но Мамочка его уговорит.

Бегу к Маме, всё ей рассказываю — она немножко думает и говорит:

— По-моему, можно тебе купить пионерский галстук — ты уже почти в пионерском возрасте, вечером с Папой поговорим. Я думаю, всё будет в порядке — и завтра куплю тебе галстук!

Вечером, уже довольно поздно, после ужина, даже бедная Ёлка пришла из своей третьей смены, мы все, кроме Мишеньки, сидим в столовой за столом и разговариваем.

— Нинуша, — говорит Мамочка, — мы с Папой посоветовались — завтра поеду и куплю тебе галстук!

— Ура! — кричу.

Как всё замечательно получилось!

— Какой галстук? — удивляется Ёлка.

— Пионерский, — говорит Мама.

— Но ведь она ещё не пионерка? — опять удивляется Ёлка.

— Ну и что! — улыбается Мамочка. — Она уже практически пионерского возраста, и я считаю, что может носить пионерский галстук.

— Нет! Она не имеет права носить пионерский галстук! — И у Эллочки становится такое строгое и холодное лицо, что я просто вдруг замираю — я не понимаю, что случилось с Ёлкой.

— Почему? — спрашивает Папа.

— Потому что её ещё не приняли в пионеры и она ещё не пионерка!

— Ну, это формализм, — говорит Папа спокойно. — Мартышка по возрасту уже практически пионерка, можно ей купить галстук!

— Нет, это не формализм! — И тут у Ёлки становится костяное лицо.

— А что это? — опять спокойно спрашивает Папа.

— Принцип! — Ёлка говорит спокойно и холодно. — Это вопрос принципа!

— Объясни, пожалуйста, нам, — и у Мамы тоже становится костяное лицо, — суть этого принципа!

— Суть этого принципа очень проста! — Ёлка говорит сухо и как-то… жёстко, как с совсем посторонними и неприятными ей людьми. — Человек не может сам взять и стать пионером. Его должны туда принять! И он должен произнести пионерскую клятву!

Мамочка смотрит на Папу, Папа смотрит на Маму, и у них обоих такой странный, необъяснимый взгляд — ну… как будто всё кончено, очень серьёзное будто произошло… и ничего нельзя поправить.

Анночка смотрит то на меня, то на родителей, то на Ёлку — она очень волнуется! Бабушка сидит, закрыв лицо руками. А мне вдруг становится так плохо в груди — я никогда, никогда не видела, чтобы в нашей семье кто-то с кем-то разговаривал как с врагом! И мне хочется крикнуть: «Не надо! Не надо!!!»