Миса-Миса, Миса-Миса,

Да-а-гой!

Миса-Миса, Миса-Миса,

За-а-той!

Потом какие-то не очень понятные слова, потом опять «Миса-Миса…».

Я говорю:

— Так ведь он мой «Гавот» поёт, ну, который я на скрипке играю!

Мамочка говорит:

— Да! И на него положил… слова! Сам себе колыбельную поёт!

— Забавно! — говорит Папа и уходит в столовую к себе за письменный стол.

— Чудо, а не ребёнок! — говорит Бабуся и уходит на кухню.

— Какой он замечательный! — говорит Анночка нежно и уходит в столовую — она там за столовым столом рисует.

Мы остаёмся в коридоре с Мамочкой.

— Мамочка, — спрашиваю, — помнишь, как Анка перед войной песню сочинила — «Маленька девочка»? Ей тогда было всего два года и два или три месяца.

— Да! — говорит Мамочка. — А ведь Мишеньке уже целый год и почти два месяца!

— Нет, не в возрасте дело, — говорю, — а просто это не его музыка, не он её сочинил — хотя у него очень как-то мило получается, но это…

— Плагиат! — И Мамочка начинает хохотать, но тихо.

— Ну… что-то вроде этого, — говорю. — Хотя поёт он чудесно!

— А он чисто поёт? — спрашивает Мамочка вдруг серьёзно.

— Чисто, — говорю, — даже форшлаг делает голосом, а это трудно!

— Может, у него и слух абсолютный, как ты думаешь? — Она опять спрашивает очень серьёзно.

— Конечно абсолютный! — Я говорю уверенно, потому что в этом не сомневаюсь. — И память Папина — нотка в нотку всё запомнил — весь «Гавот».

— Но всё-таки это плагиат, — заканчивает Мамочка опять очень серьёзно.

— Да! — говорю, улыбаюсь ей, машу рукой и иду в столовую.

Когда подхожу к столовой, слышу, что Мамочка тихо хохочет.

Мамочка часто смеётся — она очень весёлая и большая «хохотушка»!

Наверное, что-то весёлое вспомнила!

Наша арифметичка очень симпатичная, но её немножко жалко.

Она пожилая, маленькая, на ней всегда одно и то же серое и старое платье. Седые волосы у неё так же, как и у всех учительниц, стянуты назад в пучок, а там, где у всех людей живот, там у неё — вот так мне кажется — подложен маленький тазик! Знаю я, что никакого тазика там нет, но, когда её вижу, всегда вспоминаю про тазик.

Она никогда не кричит, никого не ругает, и я иногда думаю, что она всех немножко боится.

Сегодня в самом начале урока она вдруг говорит своим тихим и добрым голосом:

— Дети, я не буду ставить двойки! Скажите положа руку на сердце, кто из вас сегодня не сделал домашнее задание? Поднимите руки!

Я, конечно, задание не сделала и подняла руку. Смотрю — я одна не сделала домашнее задание, больше никто руку не поднял. Она оглядела класс, потом сказала тихо и ласково:

— Шнирман, двойка!

Все девочки стали на меня смотреть, в классе было удивительно тихо.

Я очень старалась, чтобы по моему лицу никто не догадался, что я думаю и чувствую. А я чувствовала такое невыразимое удивление, но это удивление скоро перешло во что-то скользкое и мерзкое.

Арифметичка начала свой урок, и он прошёл как всегда.

Потом всё было обычно. У меня нет подруг в классе, но отношения со всеми хорошие. Валя в переменку пыталась мне что-то сказать — про это, но я приветливо махнула рукой и сказала:

— Да всё это ерунда! — И стала обсуждать с ней очень важное событие — у нас на углу появилось мороженое.

Стоит женщина в белом халате, перед ней большой сундук на колёсах — там не очень большая дырка, в ней много мороженого. В левой руке у женщины круглая такая формочка на палке, в правой — ложка, как большая, очень большая, столовая, на сундуке лежат в бумаге вафельные кругляшки. Она берёт одну кругляшку, кладёт её на дно формочки, потом ложкой из сундука вынимает мороженое, мнёт и распределяет его в формочке, потом берёт вторую кругляшку, кладёт её сверху, потом что-то делает с ручкой — и у неё в руке круглое мороженое, а сверху и снизу вафельные кругляшки.

Я пришла домой, Ёлка ещё не ушла в свою третью смену. Мы сели обедать — все, кроме Папы, он на работе. Я уже суп съела и всё ещё не рассказываю — на двойку наплевать, но про такую подлость даже рассказывать очень трудно. Но рассказала. Все сначала просто онемели.

Потом Ёлка как-то даже сквозь зубы говорит:

— Вот гадина!

У Мамочки стало костяное лицо, правда ненадолго. Бабушка лицо руками закрыла и говорит:

— Какой ужас! Пожилой человек — какой позор!

У Анночки такое жалостливое лицо, и она говорит:

— Ниночка, не расстраивайся, ты ведь правильно руку подняла!

Мишенька на своём большом стуле сидит и видит, что все очень серьёзные, — и тоже стал очень серьёзным, смотрит на всех подряд — пытается понять, что случилось?

А у Мамочки уже обычное лицо, и она говорит:

— Нинуша! История, конечно, очень гадкая, но я надеюсь, что ты не станешь распространять это на всё человечество?

Я задумалась, потом отвечаю:

— На всё человечество это не надо распространять, но… учителям, наверное, лучше не верить!

— Знаешь, Нинуша, — просит Мамочка, — расскажи-ка ты нам, пожалуйста, про вашу преподавательницу арифметики — ну какая она была до этого случая. Что ты о ней думала?

И я тогда всё-всё рассказываю, даже про тазик рассказала!

— И тебе было её жалко, потому что она очень пожилая, — говорит Мамочка задумчиво, — наверное, одинокая и бедная в прямом смысле этого слова — у неё очень мало денег, у преподавателей маленькая зарплата, и у неё старое, очень старое платье, в котором она ходит на работу.

— Ну и что ж, что она бедная — мы тоже были бедными, до того как Папа не привёз нам из Германии все эти замечательные вещи.

— Сейчас, после войны, — говорит Мамочка грустно, — почти вся страна бедная!

— А ты помнишь, Мамочка, — говорю, — как у меня осталась после эвакуации только одна ночная рубашка и Бабуся сшила из чего не знаю мне вторую рубашку. Иначе как болеть воспалением лёгких? Одна рубашка на тебе — одна сохнет.

— Девочка моя! — серьёзно говорит Мамочка. — Я всё помню. Очень хорошо помню. Теперь давай вернёмся к вашей учительнице. — И все Мамочку так внимательно и серьёзно слушают. — Что такое преподаватель, Нинуша? Это бесконечные тетрадки — их очень много, — это домашние задания и контрольные. Да и классные задания! Это тетрадки, тетрадки, тетрадки — и все их надо проверить!

— Ну и что? — удивляюсь я. — Надо проверять — она же учительница!