в некоторых версиях на самом деле перевернулась, – и леди были спасены незнакомцем, который случайно поблизости ловил лосося, и звали этого незнакомца Райкрофт. Поскольку та же история циркулирует среди лучниц в Ллангоррене, неудивительно, что все интересуются ее присутствующим здесь же героем.

Однако в таком большом собрании народа, где многие даже не знакомы друг с другом, ни один человек не может долго быть единственным объектом внимания; и если капитан Райкрофт продолжает интересовать собравшихся, то не из-за любопытства, откуда он явился, не из-за своего необычного головного убора, а благодаря красивому смуглому лицу под ним. И не одна пара глаз разглядывает его с восхищением.

Но никто не смотрит на него с таким теплом, как Гвен Винн; хотя и она не делает это открыто и подчеркнуто. Потому что понимает, что за ней наблюдают другие глаза и ей нужно соблюдать приличия.

В этом она преуспевает – настолько хорошо, что никто из наблюдателей не мог бы сказать, что в ее обращении с капитаном Райкрофтом есть что-то помимо гостеприимства хозяйки – в определенном смысле она и есть хозяйка – по отношению к гостю, который еще не освоился с обществом. Даже когда в перерыве соревнований эти двое гуляют вместе и после недолгой прогулки по газону заходят в летний домик, это не вызывает неодобрительных замечаний. Другие поступают так же, прогуливаются парами, задерживаются в тенистых местах или сидят на старинных скамьях. Хорошее общество предоставляет свободу – до определенных пределов. Только испорченные люди могут над этим смеяться, и печален будет день, когда такая уверенность друг в друге исчезнет.

Молодые люди стоят рядом в маленьком павильоне, в тени раскрашенной крыши. Возможно, они пришли сюда не случайно, да и само соревнование лучниц не было случайным. Но это может сказать только Гвендолин Винн, которая и предложила его устроить. Стоя в летнем домике и глядя на реку, они какое-то время молчат, и каждый слышит биение сердца другого, оба сердца переполнены любовью.

В такие моменты не может быть сдержанности или скрытности, а только признание, полное, откровенное и взаимное. И оно действительно близко. Если le joie fait peur[56], то тем более l’amour[57].

Тем не менее между ними еще держится страх. С ее стороны, это опасение, что она слишком торопится, слишком горячо выражает благодарность за оказанную услугу и теперь должна быть более сдержанной. С его стороны сдержанность объясняется похожими причинами, хотя не только. В тех немногих случаях когда он посещал Ллангоррен Корт, его принимали тепло и радушно. Тем не менее в рамках воспитанности и приличий. Но почему он всякий раз застает здесь джентльмена – всегда одного и того же – по имени Джордж Шенстон? Этот джентльмен приезжает раньше капитана и остается после его отъезда. А сегодня мастер Шенстон почему-то неожиданно и резко уезжает. Почему? И почему у него был такой расстроенный вид, почему сын баронета галопом поскакал из ворот? Видя все это и слыша, капитан Райкрофт неверно истолковывает то и другое. Неудивительно, что он сдерживает слова любви.

И вот они молчат, опасаясь непонимания и его последствий. От одного предложения теперь зависит счастье или несчастье всей их жизни.

Неудивительно, что при таком страхе разговор неизбежно становится робким и банальным. Те, кто говорит о красноречии любви, но думает при этом о ее самых легких фазах, скорее всего лгут. Тот, кто испытывает подлинно глубокие чувства, теряет дар речи, как верующий в присутствии божества. Вот стоят рядом два высокоорганизованных существа, красивый и храбрый мужчина, прекрасная и совсем не робкая женщина, оба богато одаренные, оба полные жизни, любящие друг друга до глубины души, и однако они сдержаны и говорят с трудом, как пара деревенских невеж! Даже больше, потому что Коридон просто обнял бы Филлис[58], влепил бы ей красноречивый поцелуй, а она ответила бы тем же.

Но двое в павильоне ведут себя совсем по-другому. Некоторое время они стоят молча, как статуи – хотя и едва ощутимо дрожат, словно любовное электричество, разлившееся вокруг, затрудняет им дыхание и мешает говорить. А когда речь возвращается, она не более значительна, чем у двух человек, только что представленных друг другу и испытывающих обычный взаимный интерес!

Первой начинает леди.

– Вы как будто недавно в нашей местности, капитан Райкрофт?

– Нет еще трех месяцев, мисс Винн. Я приехал только за неделю или две до того, как я имел удовольствие познакомиться с вами.

– Благодарю вас за то, что называете это удовольствием. Обстоятельства были не очень приятными; напротив, я бы сказала, – смеется она и добавляет: – И как вам нравится наш Уай?

– Кому он может не понравиться?

– Об этих ландшафтах много было сказано – в газетах и книгах. Вам они правда нравятся?

– Очень. – Его восхищение вполне простительно в подобных обстоятельствах. – Мне кажется, это самое красивое место в мире.

– Что! Вы ведь такой известный путешественник! Вы бывали в тропиках, на реках, которые бегут в вечнозеленых тропических лесах среди золотых песков! Вы говорите серьезно, капитан Райкрофт?

– Конечно. А почему бы и нет, мисс Винн?

– Мне казалось, что великие реки, о которых мы читаем, намного превосходят наш маленький херефордширский ручей: в объеме воды, в картинах природы – во всем…

– Нет, не во всем, – прерывает он ее. – В объеме воды – возможно; но не в остальных отношениях. В некоторых отношения Уай превосходит и Рейн, и Рону. Даже саму Гипокрену![59]

Наконец у него развязывается язык.

– В каких отношениях? – спрашивает она.

– В том, что в нем отражается, – нерешительно отвечает он.

– Но вы ведь не растительность имеете в виду? Наши дубы, вязы и тополя не могут сравниться с высокими пальмами и грациозными древовидными папоротниками тропиков.

– Нет, не ее.

– Наши сооружения тоже, если правдивы фотографии. Удивительные строения – башни, храмы, пагоды, изображения которых мы видим на снимках, намного превосходят то, что есть у нас на Уае – или вообще в Англии. Даже наше Тинтернское аббатство, которое мы считаем грандиозным, ничто по сравнению с ними. Разве это не так?

– Верно, – соглашается он. – Нужно признать превосходство восточной архитектуры.

– Но вы сами