– А пять? – спокойно спросил Ралд, гладя ее по руке.

– Не помню, – фыркнула Андра и снова икнула.

– Давай я отвезу тебя домой.

Андра разжала кулак и задумчиво на него посмотрела. Через миг ее ладонь летела прямо в крепкую скулу Найцеса, а в следующую секунду следователь стаскивал ее с высокого барного кресла, обитого бархатом.

– Тебе однозначно надо домой. Я же не предлагаю ехать ко мне домой. Я довезу тебя и уеду. Когда ты протрезвеешь, мы обязательно переспим, – ворковал Ралд, вытаскивая ее к гардеробу и на ходу обнимая за костлявый стан.

Потребовав свой плащ и накидку дамы, он вышел со спутницей на свежий воздух. Андра споткнулась на парадных каблуках и осела на мощеную булыжником дорогу.

– Ну вот видишь, тебе плохо. Зачем было столько пить – да еще при твоих-то размерах? Рабочие девки из Гога столько не выпьют, куда уж тебе…

– Зато у тебя, Ралд, посмотрю, все просто замечательно, – сказали сзади.

Ралд обернулся и увидел Парцеса. В свете низких фонарей при клубе Парцес казался совсем больным. Он был трезв, бледен, а вместо глаз у него словно зияли черные провалы.

– Слушай, Дитр, – вздохнул он, поднимая открытые ладони. – Я уже и так получил выволочку на высшем уровне, ты можешь быть спокоен. Ты был прав, а я нет. Даже госпожа Министр, – он кивнул на Андру, которая поднималась с булыжника, опираясь на фонарь, – считает, что Крусту оправдают. Недаром же Защитник посоветовала ей подать в отставку…

Пока он говорил, лицо у Парцеса менялось. Ралд был готов поспорить, что в нос ему ударил запах горящей плоти. И едва он успел ужаснуться тому, что Дитр вспыхнул чёрным, нездешним пламенем, всё исчезло – и низкие фонари, и Андра, и даже сам Парцес.

– С чувством юмора у меня все в порядке, жалкая ты телесная мразь, – проговорил ему на ухо мягкий голос, от которого, однако вставали дыбом волосы – если б у Ралда были волосы, если б он был сам.

И тут он почувствовал дикую боль в черепе, и все мигом встало на свои места и приобрело привычные очертания. Но Ралду было всё равно – он катался по земле и вопил, схватившись за правый глаз.

* * *

Первое время, когда Ралда доставили в лазарет, доктора никого к нему не пускали – ни генерала, ни Префекта, ни других коллег. Ралд спрашивал, приходила ли к нему Андра Реа, но врачи лишь качали головой и отвечали, что из дам к нему рвались лишь журналистки, но шеф-глашатай велела их не пускать, даже когда он поправится. Его обкололи дурманом, чтобы унять боль, и обложили льдом. Но боль была истошная, словно исторгалась из всемирных глубин, которые постигла его душа во мгле.

Едва он отошел от дурмана, то попросил зеркало. Врач покачал головой. Ралд попросил настойчивей.

– Вы все равно ничего не увидите, там повязка, – туманно ответил врач.

– Но что же там такое? – прошелестел Ралд, ожидая в ответ самого худшего. – Навряд ли вы меня удивите.

Но у врача получилось его удивить.

Парцес («Как это мог быть Парцес, он стоял в десяти шагах от меня!») начисто выжег ему глаз. Теперь кроме пустой глазницы у Ралда опаленная скула и нет брови. Всемирная проблудь и тьма, вот что случилось с Ралдом Найцесом.

– Но это не мог быть Парцес, не мог, – в страстном и всемирном ужасе шептал Ралд, хватая врача за руку. – Он мой приятель, он был далеко, он так не умеет, это не Парцес, скажите им!

– Вам надо спать, – говорил врач и вкалывал ему дурман.

Ралд забылся страшным сном, где стрелы черного пламени летели ему в голову, а мягкий голос, от которого встали бы дыбом волосы, если б Ралд все еще существовал, повторял: «Как сольпугу, как сольпугу!» Ралд просыпался и просил прессу, просил Парцеса и Равилу Крусту. Врач сказал, что ему больше нельзя вкалывать дурман, иначе он станет зависимым.

– Мне не помогает ваш дурман, – сказал Ралд и заплакал единственным оставшимся у него глазом.

Врач был хорош, врач умел касаться всемирной боли и утешать ее. Его пугало то, чего он касался во всемирном измерении, но жалость к изуродованному человеку, недавно слывшему столь обаятельным, пересиливала страх перед тьмой, что поразила глаз Ралда Найцеса.

Через несколько дней Ралд стал прогуливаться по больничному коридору. Другие больные узнавали его благодаря газетам и спрашивали, что с ним случилось.

– Я и сам не знаю, – отвечал он. – Но это не Парцес, это не он.

Газеты опубликовали заметки о странном нападении на Обвинителя по делу Равилы Крусты, выдвигая теории, что виновником мог быть знаменитый шеф-следователь Дитр Парцес. Прилагались и комментарии Андры Реи, которая заявляла, что плохо понимает, что произошло, но также сомневается, что Дитр Парцес мог так изуродовать приятеля и коллегу.

«Парцес, – писали газеты, – телесно и всемирно сильный человек. Его воля разорвала сердце Рофомма Ребуса, поэтому не стоит исключать, что и повздорив с Найцесом, Дитр Парцес мог применить те же всемирные методы насилия над телесным».

Ралд не знал, рассказать ли всю правду о том, что он видел и не видел, о голосе и боли, вернувшей его в теломир. А если рассказать, то кому? Душевник мигом заберет его к себе на учет, едва ожоговое отделение скажет, что жизни Ралда больше ничего не угрожает. А лежать в душевном отделении офицеру полиции было не слишком престижно.

Его навестил начальник, за ним по пятам следовала Эстра Вица, глашатай полиции, отвечавшая за реагирование по насильственным преступлениям.

– Что бы ни произошло, все решат, что они оба повредились душой – и Парцес, и Найцес, – заявила Вица. – Поэтому молчим и гоняем прессу веником из ядовитой ивы.

– Уже идут слухи о внутреннем разбирательстве, – генерал снял пенсне с затекшего носа и принялся протирать стекла шейным платком. – Но какое может быть внутреннее разбирательство, если один еле отошел от дурмана, а другой под наблюдением у душевников?

– Дитр здесь? В душевном отделении? – воскликнул Ралд, вскакивая.

– Здесь, но тебе к нему нельзя, – заявил начальник и с силой надавил на плечо Найцеса, заставляя его лечь обратно.

Наконец свершилось всемирное чудо, и Ралда навестила Андра Реа.

– Я здесь последний день, – отрывисто объявила она. – Мне пора на мой пост. Но я вернусь, когда ты поправишься, чтобы присутствовать в качестве Свидетеля по внутреннему разбирательству.

– Не надо никакого разбирательства, ты же сама видела, что случилось, – Ралд тряхнул слипшимися, давно не мытыми волосами. Его почти не беспокоило, что перед Андрой он выглядит не слишком съедобно. Почти.

– Я видела, что ничего не видела, Ралд. По словам Виаллы, Дитр весь день мечтал дать тебе в глаз, а может быть, даже в оба.

– Но он же не мог так сильно хотеть дать мне в глаз, что преисполнился всемирной тьмой. Это же Парцес, ты же его знаешь лучше меня, он же не мог…