– Да, я лучше тебя знаю, что Парцес не склонен выжигать людям глаза. Но я была у него, и он, видишь ли…

Ралд возбужденно схватил ее за руку. Андра не отстранилась, а лишь мягко похлопала его по ладони другой своей рукой.

– Он сказал, что в последнее время чувствует внутри себя некую гнилую тень. Видит кошмары во сне и наяву. Я бы списала это на посттравматическое проклятие, которое бывает у солдат после первой битвы, но Дитр всегда был очень и очень крепким, а битв у него было множество. Я думаю, что проклятие имеется, но оно всемирного свойства. Вернее, душевник так думает, а я согласна. Он даже не знает, пускать ли к Дитру жену, ведь она в положении.

– Андра, – прошептал Ралд, который вдруг понял, кому он должен это сказать. – Пообещай, что пока что никому не скажешь…

– Что такое, Найцес? – поджала губы Андра, но тем не менее наклонилась к нему.

– Я слышал его во тьме. Слышал Ребуса. Он сказал, что я не прав насчет его чувства юмора. И выжег мне глаз.

– Чего?! – охнула Андра.

– А перед этим я видел… видел, как глаза у Парцеса наполнились тьмой, этой самой тьмой, и что-то исторглось из него, исторгло меня из теломира во всемирное небытие. Парцес стоял там же, это оно из него, оно – из него.

Увидев, как на него смотрит Андра, Ралд зашептал:

– Я не сошел с ума, я помню, что было, я верю своей душе.

– Я тебе тоже верю, Ралд, – тихо ответила она. – И твой врач говорит, что рана столь темна, что он не может и подумать, что это сделал простой полицейский, пусть даже такой сильный, как Дитр.

Ралд не считал дней, он шел на поправку, зная, что прежним не станет никогда. Всем своим изувеченным существом он рвался к товарищу, которому наверняка так же больно, как и ему, а то и хуже. В прессе реже появлялись статьи о Парцесе и Найцесе, все вспомнили о грядущем суде присяжных над Равилой Крустой, а шеф-глашатай исполнила свое обещание и начала терроризировать прессу жалобами на сектантов.

Главным аргументом было то, что если б триста лет назад сектанты не перебаламутили всю Гралею, оттуда бы не сбежали в Акк знатные семьи, махнув рукой на сословные привилегии, и тогда бы от одной из таких семей не родился Рофомм Ребус. В многолетнем терроре Ребуса виноваты сектанты, на разные лады писали газеты. Шеф-глашатай Генмиса знала свое дело.

Куда больше его удивила Эстра Вица – и не только тем, что она была слишком эксцентрична даже для глашатая. Эстра Вица заявила, что «Точность» меняет ориентиры.

– Я уже семь лет работаю с репутацией, – говорила она, сверкая волооким мраком из-под вуали из паучьего шёлка. Вместо шляпки на ней был искусно сделанный из ткани и проволоки паук, а остальной наряд составлял гражданский плащ, из-под которого виднелись длинные широкие штаны, шире любой юбки – такие штаны носят жители Песчаной Периферии. – «Точность» всегда выбирали свою форму правды, которая фактически была вредительством. Вот скажи, Найцес, какая цель у террориста?

– Страх, – устало говорил он, разглядывая паука.

– А что будет, если люди не знают о деятельности террориста?

– Цель не будет достигнута, – ответил Ралд, вспоминая курс репутационистики офицерской школы.

– А зачем они тогда про это писали? Всё-всё-всё про Ребуса, популярно освещали его идеологию или что там у него было вместо неё – а мы получали издерганное, испуганное население. Спасибо «Точности» и их собратьям по перу и этому их видению правды, прозрачности и открытости. Но из меня чуть завтрак наружу не вышел, когда ко мне подбежала подстилка Реи…

– Эстра! – возмутился Ралд.

– Я фигурально, – пугающе длинные ресницы шаркнули по вуали. – Подбежала и сказала, чтобы я нашла ей допуск к Крусте. Она, мол, хочет приободрить экс-Префекта перед присяжными.

– Ну а ты?

– Я прощупала её честность на всемирные колебания и не нашла неискренности, – Вица запустила палец под вуаль и принялась обгрызать заусенец. Далеко не все глашатаи могли изучать всемирную честность, а Вица – даже будучи хамкой – по-прежнему оставалась в строю благодаря своему запредельному нюху на ложь. – Я не смогла достать ей допуск, но все же у меня кое-что есть для нее. Ты.

– Совсем душой повредилась? – возмутился Ралд. – Эстра, это же «Точность»! Как это будет звучать? «Ралд Найцес, заваливший Крусту на особом слушании, вынудил эту уважаемую женщину снять с себя обязанности и привилегии Префекта и пойти под процесс как простую гражданку Конфедерации. Под острием пера корреспондента «Точности» Найцес высказал раскаяние и…»

– Ралд, закрой пасть, – осклабилась Вица. – Я просто призываю тебя не пугаться, когда ты вдруг увидишь парочку из «Точности». Конечно, после этого ты можешь следом за Парцесом разругаться с Реей, но она со всеми ругается.

Пытаясь скрыть обуревавшую его досаду, Ралд неразборчиво пробормотал, чтобы Вица шла в пропасть всемирную. Реа назвала его дураком и шутом, а теперь штатный глашатай еще и предлагает ему стать предателем. Но, в конце концов, если Реа так любит называть всех предателями, это уже ее проблема. Тем более здесь дело даже не касалось Крусты.

– Это не о Крусте, – объяснила Вица. – А о Парцесе. Двести десятого дня назначено слушание по внутреннему разбирательству, ты у нас пострадавший.

– А опустить это в печати нельзя? – Ралд застонал.

– Нельзя. – Паук с силой качнулся на голове Вицы. – Парцес – публичная персона, и ты теперь тоже, мелкий ты самовлюбленный карьерист.

– Пошла отсюда, – прошептал Ралд. Вица хамила точно в цель, говоря людям то, что им было неприятно думать о самих себе.

Вица едко захихикала и, быстро шаркая тяжелыми широкими штанинами, покинула его палату.

* * *

Ралд Вицу не любил, и она отвечала ему взаимностью. Ралд вообще не слишком жаловал глашатаев, но после того, как Рофомм Ребус нагрянул на профессиональную попойку рупоров, открыто не любить глашатаев у приличных людей стало дурным тоном.

Однажды террорист внезапно и словно из ниоткуда объявился во Дворце Словесности, когда несколько сотен женщин отмечали День Правды. Ребус, по его словам, пришел дать внеплановую пресс-конференцию, но ведь истинный глашатай может работать и в состоянии алкогольного опьянения.

Он прохаживался между дрожащими женщинами с бокалами в руках, говоря о том, что выделил им всем свое бесценное время, дабы сообщить, что глашатаев он не любит.

– Я в этом не виноват, прошу заметить и зафиксировать. В этом повинна лишь всемирная закономерность, издержки вашей профессии, ну и вы сами, конечно же.

Зрелая дама из репутационного отдела Префектуры с отвращением дернула ноздрями, что не укрылось от внимания террориста.

– Вот вы мне тоже очень и очень давно не нравитесь, не помню вашего имени, госпожа.

– Омм душевнобольной, – собрав в кулак всю храбрость, сказала дама, – иди-ка ты во тьму.