– Продолжайте, пожалуйста, – бросил он Церусу.

– Внизу также надпись на старогралейском языке, – заговорил переводчик следом за экспертом. – Сначала можно было подумать, что это девиз, но видно, что надпись сделана с использованием современных норм гралейского языка.

– Что там написано? Вам нужно время на перевод?

– Зэр, – мотнул головой Церус, – вэр ан голло.

– Нет, я уже перевёл.

– Господин Леэ, тогда прочитайте, пожалуйста, перевод омма Церуса.

Переводчик взял бумагу и проговорил:

– «Равиле от Рофомма в благодарность за пустынный огонь, год тысяча шесть».

– Благодарю вас. Вы можете вернуться на место, – голос у Ралда метался от торжественного к насмешливому. Он и сам не знал, какое чувство его сейчас пересиливает. – Не могли бы вы открыть светографию письма Ребуса Крусте от шестидесятого дня год тысяча тринадцать?

Когда за спиной у Председателя появилось увеличенное письмо, Дитр подумал вдруг, что Круста гораздо старше, чем все привыкли думать. Не старая дама, а старуха – будто в ней кто-то разом выключил всю жизнь, как газ для люстры.

– Прошу всех обратить внимание на десятую строчку сверху, где Ребус признается в убийстве своего отца. Я вам зачитаю. «Как ваши солдаты препарируют сольпуг на пустынные колючки, так и я осмелился поступить с владельцем одного золотого портсигара. Сделал ли я это из развлечения или ради эксперимента? Разумеется, нет, такого не достойна ни одна сольпуга». Да уж, у Ребуса было весьма паршивое чувство юмора. «Развлечения недочеловеческого извращенца», как однажды выразился всеми нами уважаемый господин Дитр Парцес. Как вы прокомментируете это, госпожа Круста?

Защитник вскинула кулак. Председатель дал ей слово.

– Прошу минуту, мне надо перемолвиться с подзащитной.

– Хорошо.

Защитник склонилась над Крустой и что-то тихо зашептала. Круста молча и тяжело дышала. Когда Защитник села к себе, Круста встала с кресла.

– Я снимаю с себя обязанности и привилегии Префекта.

В зале загомонили. Когда Председатель вспомнил, что надо делать дальше, он кашлянул и несколько раз стукнул молотком, призывая к тишине. Так и не добившись желаемого он, тем не менее, спросил:

– Госпожа Круста, когда с вас снимут обязанности и привилегии Префекта, ваше слушание переведут из особого порядка с выборами Судей и правом на защиту в обычный процесс с присяжными, вы осознаете это?

– Да.

– Тогда продолжайте.

– Я признаю… – она отпила из стаканчика, – признаю, что виделась с Рофоммом Ребусом на территории Песчаной Периферии в год тысяча шесть. Ребус потребовал, чтобы я выдала ему маску, чтобы он в числе других солдат смог участвовать в военных действиях против кочевников и песчаных тварей.

– Записано для следующего слушания в обычном порядке, – весело подтвердил Обвинитель. Но Круста продолжала:

– На вопрос, зачем ему это было нужно, Ребус ответил, что в пустыне благодаря тварям имеется великое скопление всемирного огня, которым можно напитаться и вывести его в теломир. Ребусу был нужен полигон для экспериментов. Вы записываете? Записывайте же! Когда вернулся тот отряд солдат, их командир сообщил, что у них был дезертир – кто-то отделился от группы и сбежал в пустыню. Когда стали проверять по спискам, выяснилось, что дезертиров не было. Тогда решили, что сбежал кто-то из пленных. Но они все были на месте. Лишь одна я знала, что это Ребус, но промолчала. Время шло, а его все не было. Но через множество дней – уже приближался День Начала Времен – через сто четыре дня… – Круста вдруг резко дёрнулась, и её локоть опрокинул стаканчик.

– С вами всё хорошо? – нахмурился Обвинитель. – Принесите госпоже Крусте новый стакан!

– Благодарю. Через сто четыре дня он вернулся – ночью, всемирным чудом миновав караулы, – в мою палатку. На нём живого места не было. Но он был счастлив.

– Тогда он оставил вам портсигар? – серьёзно спросил Обвинитель. Он больше не глумился – глумиться над человеком с таким лицом, с каким сидела сейчас Круста, было неприемлемо.

– Да, он оставил мне портсигар и добавил, что бросил курить. Чувство юмора у него все-таки было.

Председатель молча поднял молоток и, медленно оглядев весь зал, спросил, будут ли ещё вопросы. Вопросов ни у кого не было, и молоток глухо стукнул в унисон уставшим сердцам Равилы Крусты и Дитра Парцеса.

* * *

Никто не мог сказать, когда закончится процесс, никто не ждал, что это случится сегодня. Предстояло еще обычное слушание, но вместо почетных граждан согласно закону было принято набирать обычных людей – по трое с каждого региона Конфедерации.

Равилу Крусту, по правилам обычного процесса, поместили в камеру. Ралд старался оформить всё так, чтобы ее выпустили из уважения к статусу. «Однако она же сама отказалась от привилегированного процесса, – сказал Ралду конфедератский генерал полиции, – к сожалению, полиция ничего не может для неё сделать». Ралд озаботился, чтобы, несмотря на соблюдение формальностей, старая дама была окружена комфортом в своем досудебном заключении. Найцес стряс деньги с Обвинительной бригады и нескольких слушателей на содержание Крусты. Перед решеткой поставили ширму, два раза в день экс-Префекту полагалась горячая ванна, пищу ей привозили не тюремную, а из гастрономического цеха.

– Всё будет как в лучшем отеле, – отрапортовал шеф-охранник. – Даже лучше, чем в лучшем отеле, господин Найцес.

Ралд с надеждой кивал, а сам думал о том, перерастет ли сегодняшний фуршет по случаю окончания процесса в непристойную попойку.

Никто не ожидал, что процесс окончится сегодня, но Председатель (теперь уже просто столичный мэр Кнер Моэ) пуще шеф-охранника клялся, что всё будет в лучшем виде и в лучшем клубе Административного Циркуляра. Переодевшись в парадный полицейский плащ, Ралд направился в клуб «Лацкан» при мэрии. Элегантная вечеринка, по мнению Моэ – это еда на шпажках, порции вина в бокалах, которые одной рукой не удержишь, юноши и девушки из тёплых домов с искусствоведческим образованием и камерный оркестр, играющий старинную многоголосную музыку. Оркестр играл мелодию, чьё звучное тело складывалось из пяти самостоятельных ручейков, такие мелодии назывались сарабандами. Ралд бы этого не узнал, если бы его ещё на входе не поймала наперсница. Продемонстрировав свои познания в музыке, она представилась и спросила, не желает ли господин Обвинитель ее компании в этот чудесный вечер. Ралд вежливо отказался.

– А правда ли, – не отставала она, – что вы привезли на процесс самого настоящего породистого гралейца? У нас в столице их немного, а породистых я никогда не видела.

– Да, он высокий и с залысинами, в длинном кафтане. Но боюсь, что ваше общество его не так сильно развлечет, как требует того ваша профессиональная гордость, если вы понимаете, о чем я, – Ралд прищурился.

Наперсница понимала. Она с деланой досадой всплеснула полными белыми руками, отчего рукава ее платья из паучьего шёлка вздыбились, как волны на горном озере к северу от Акка.