Разумеется, видели. Там все всё видят. Теперь насмешек не оберёшься. При мысли о Диме Воронцове тело загорелось огнём от стыда. Не лицо, не щёки — тело целиком. Он видел, как её вырвало, он знает, как она опозорилась в разработке, теперь ещё узнает, как за ней мать следила. Жизнь кончена! Нужно застрелиться. Алина вздохнула, вспомнив, что Виктор Алексеевич под разными предлогами не выдаёт ей табельный пистолет. То ключ у помощника, то помощник на обеде. Сам не выдаёт и другим дежурным не разрешает. Стреляться не из чего. Даже оружия ей не доверяют. А ведь как красиво всё начиналось. Университет, выпускной, распределение, первые испытания на службе. Вроде всё гладко прошло, без сучка без задоринки. Неужели с карьерой придётся проститься? Алина хотела заплакать, но передумала. Лучше приласкаться к маме и попросить чего-нибудь вкусненького. Она даст. Елена Валентиновна сегодня добренькая. Как же — дочь лежит на диване и никуда не спешит. Телефоны молчат, будто беспроводную связь обрубили.

— Мам, ну его, этого психолога. Он денег стоит. Дай мне лучше чего-нибудь поесть!

Алина вскочила с дивана и натянула джинсы. Никакой тошноты, аппетит разыгрался, хочется есть, есть и есть — досыта, чтобы заглушить чувство неизбывного голода.

— Иди, поешь, сегодня у нас куриные котлеты, — обрадовалась Елена Валентиновна, — с рисом. Вкусно. А к психологу я тебя запишу.

— У нас на работе свои имеются. Если ты так настаиваешь, я запишусь на собеседование.

Алина тупо ела котлеты и смотрела на телефон. Никто не звонит. Она никому не нужна. В отделе кипит боевая жизнь, каждую секунду звонят потерпевшие, жертвы и их родственники. Дежурные записывают звонки и сообщения, доводят до сведения соответствующих служб. Оперативники выезжают на места происшествий, ходят на встречи, вызывают свидетелей. А она… Алина посмотрела на себя со стороны. Сидит и ест куриные котлеты. Вкусно вообще-то, но это не жизнь! А что есть жизнь? Блевать над трупами? Терпеть интриги и насмешки хилятика Меркушева? Тоже не фонтан. Алина отложила недоеденный бутерброд. Аппетит пропал. Только что хотела съесть зажаренного быка, и вот, пожалуйста, нет никакого желания. Выпить чаю? Нет. Пора выйти в люди.

— Мам, я в люди пошла!

— К-куд-а-а ты пошла?

Елена Валентиновна мигом возникла в дверях. Маленькая, взъерошенная, волосы слегка растрёпанные. Сразу видно — не повезло женщине с дочерью.

— В люди, — пояснила Алина, — психолог подождёт. Мне не до него сейчас.

Она отодвинула тарелки, подтянув рукава домашней футболки. Вид у Алины был решительный, словно она собралась брать штурмом отдел полиции.

— Понимаешь, мама, я должна доказать себе — ни тебе, ни операм, ни Батанову — в первую очередь себе, что я чего-то стою! Вот хоть чего-то! Один рубль или миллион долларов, но у меня должна быть своя цена. И эту стоимость я определю сама. Ни ты, ни соседи, ни сослуживцы — одна я должна знать себе истинную цену. Вижу, ты считаешь меня ненормальной, — отмахнулась Алина от надвинувшейся Елены Валентиновны, — ты всегда считала меня вывихнутой, но я нормальная! Абсолютно нормальная. Мне не нужны психологи и психиатры. Я сама могу оказать помощь этим несчастным специалистам.

Алина помолчала немного, выдыхая из себя остатки страстной речи, затем добавила, цедя слова по слогам:

— И, знаешь, мама, я хочу, чтобы ты мне верила. Мне и в меня! Если ты будешь относиться ко мне, как к ненормальной, я от тебя уйду!

Елена Валентиновна сползла по стене на пол. Открыла рот, пытаясь возразить, но ничего не смогла выговорить. Пока она сидела на полу, Алина собралась.

— Теплей оденься, на улице мороз, — просипела Елена Валентиновна, прислушиваясь к возне в коридоре.

— Хорошо, мама!

Хлопнула дверь. Любая неприятность происходит неожиданно. Елена Валентиновна поняла, что её дочь не только выросла, но и повзрослела. Теперь её хитростью не возьмёшь. Алина будет гнуть свою линию. Придётся приспосабливаться к новым обстоятельствам.

* * *

Немного очумевший от телефонных переговоров Батанов сидел, вытянув ноги в высоких зашнурованных ботинках. Константин Петрович пытался стряхнуть с себя усталость и напряжение последних дней, но телефоны продолжали трезвонить, и он натужно соображал, какой бы из них схватить первым. В это время в кабинет вошёл Степаныч, точнее Виктор Степанович Кочетов, бывший начальник 133-го отдела полиции. Впрочем, руководил он отделением милиции, а в отдел полиции приходил по укоренившейся привычке. Оперативники терпели его присутствие, иногда принимали от него помощь и советы, но часто отмахивались, и лишь один Константин Петрович относился к отставному Степанычу с должным уважением.

— А-а, Степаныч, здорово! Присаживайся, где пропадал?

Батанов взял первую попавшуюся трубку:

— Да, Алексеич! Кто? Резонансный? Разбойный? А-а, чёрт!

Батанов швырнул трубку и уставился на Степаныча непонимающим взглядом.

— Ты чего, капитан? — пробасил тот. — Совсем с лица взбледнул. Не спишь по ночам?

— Не сплю, — легко согласился Батанов, — а как тут уснёшь? Проблемы, Степаныч, проблемы…

— В ментовке всегда проблемы, что с неё взять? На то она и ментовка, — старик уселся в кресло поближе к чайнику.

На круглом столике стояли чашки, остатки пирожков, пустая сахарница.

— Да уж!

Оба смотрели на заливающиеся трелью телефоны. Наконец наступила тишина.

— Где пропадал, Степаныч? Давненько не заходил, — сказал Батанов, ощущая облегчение от наступившей тишины.

— Болел, в госпитале валялся. И, знаешь, капитан, что я тебе скажу? — Старик с возмущением сжал сухие кулачки.

— Что, Степаныч? Да ты успокойся, успокойся, мало ли что бывает.

— Ничего хорошего в том госпитале нет! Никакого сервиса. Вот!

— Да уж, — снова поддакнул Батанов.

— Снабжения — ноль, медицинское обслуживание хромает на обе ноги, врачей нормальных нету!

— Так ты, Степаныч, на ногах, без костылей, тебя всё-таки вылечили, — пытался успокоить старика Батанов.

— Да старуха моя меня выходила, — махнул рукой Степаныч, — каждый день приходила; продукты с рынка, свежий бульончик, салатики, пирожки. Всё диетическое. Мужики мне завидовали. Теперь вот бегаю. А ты как?

— Тяжко, Степаныч, тяжко, раскрытий — ноль, а преступлений вагон; и все резонансные, за каждое по башке бьют, видишь, совсем лысый стал. А мне ещё тридцать два только.

— Так ты оперов гоняй, а то все волосы потеряешь, хе-хе. У тебя вон целый взвод под рукой.

— Да какой там взвод! — огрызнулся Батанов. — Начнёшь по головам считать — смех берёт. То пенсионер, то стажёр, то начинающий. А то Кузина!

— А чего Кузина? Отличная девица. Статная девка! — поцокал языком Степаныч. — Ты судьбу не гневи, капитан! В наше время два-три опера землю месили, без машин и техники, ножками-ножками преступления раскрывали. А вы разбаловались. Всё