— Мы слишком разные, Кил, — негромко произносит она, а я сжимаю в кулаке листок и возвращаюсь на кровать, бросив свидетельство о разводе на ночной столик.

— Правда? И чем же?

— В смысле, мы как раз сильно похожи в том, что много работаем. Когда ты собираешься видеться со мной? Урывать минутки, когда возвращаешься из командировок? Как раз между моей поездкой от клиники до приюта? Или ночью, когда я буду приходить еле живая, ты будешь трахать мой остывающий труп?

— Мы будем жить вместе, так больше шансов встретиться, — сам не верю, что говорю это вслух.

— О, нет, — качает она головой.

— Это еще почему?

— Милли.

— А что с ней?

— Я поклялась себе, что у меня никогда не будет детей. — Я хмурюсь сильнее, пытаясь понять ее логику. Она ведь выросла в семье с тремя детьми, должна любить большую семью. — Я была вынуждена помогать маме с младшими. Все мои детские травмы от них. Мне спящей обрезали волосы накануне осеннего бала в старшей школе, склеивали губы суперклеем, красили глаза лаком для ногтей и… Столько всего было, всего не перечислишь. Так что никаких детей.

— Мне казалось, что вы с Милли подружились.

— Одно дело дружить с ней двадцать минут, и совсем другое — жить с ребенком в одном доме. Спасибо, но нет.

Почему-то это сильно задевает. Моя дочка, может, и неидеальная со стороны, но она потрясающая. Любящая, ласковая, общительная, любознательная. Да, с ней, как и со всяким ребенком, бывает непросто, но не настолько сложно, чтобы так категорично отказываться от жизни с ней в одном доме.

— И чашки…

— Что с чашками? — начинаю подозревать, что у Эрики просто нелады с головой. При чем тут чашки?

— Они у тебя выстроены по цвету в ряд, — негромко говорит она.

— И?

— У моего папы такая же фигня. ОКР типа или педантизм. Я не могу жить в музейной атмосфере.

— Чашки так составляет приходящая раз в неделю экономка. Мы просто привыкли к этому и подстроились, это удобно. Но где ты видишь музейную атмосферу? Может, в разбросанных по всему дому игрушках и резиночках для волос? Или в не заправленной все дни, что мы с тобой тут, постели? Но ладно, я понял тебя.

Встаю и выхожу из спальни. К черту все это! Я еще не уговаривал женщину построить со мной отношения. Чем так хороша Эрика Коулман, что я не смогу ее заменить?

В гостиной попискивает кот, бегая с задранным дрожащим хвостом. Подхватываю его на руки и иду к холодильнику. Достаю оттуда сметану и накладываю в блюдце. Ставлю на пол и опускаю верещащее чудовище, чтобы он сразу же начал есть. Вытираю за ним лужу на паркете. Конечно, он сходил мимо постеленной ему пеленки. Затем, помыв руки, приступаю к приготовлению завтрака.

Когда расставляю на столе тарелки и чашки с кофе, в кухонной зоне появляется Эрика. Она сжимает руки перед собой и смотрит на меня виновато.

— Я поеду, наверное.

— Сначала ты позавтракаешь и дождешься, пока дороги будут окончательно расчищены.

— Лучше я все же…

— Сядь за стол! — рявкаю на нее.

Эрика как будто только и ждала грубого приказа, чтобы занять место за столом. Проскальзывает на барный стул и берет в руки вилку.

— Это любимый завтрак Милли, — рассказываю зачем-то. — Хлеб обмакивается во взбитом яйце и жарится на сковороде. Она любит запивать это сладким какао или шоколадным молоком. — Эрика смотрит на меня с вопросом в глазах. Не смотри! Я и сам не знаю, зачем рассказываю тебе это. — Мама Милли певица. Алекса Боунс.

— Я слышала о ней.

— Могу себе представить, что именно ты слышала, — качаю головой. В нашем городке не утаить шила в мешке. Наверное, каждый знает, кто такая Алекса, и как она бросила собственного ребенка ради карьеры. — Но не важно. Алекса практически не общается с дочкой. Она ее как будто боится, — горько усмехаюсь. — Приезжает, дарит игрушки, которые Милли терпеть не может, и уезжает.

Поднимаю взгляд на Эрику, она внимательно всматривается в мое лицо с выражением сожаления. Вот черт! Этого я хотел меньше всего. Теперь она будет чувствовать себя обязанной остаться, а секс из милосердия — это так жалко. Меня передергивает от одной мысли.

— Ты не узнавала про Бонго? — перевожу тему, а Эрика моргает, как будто вырываясь из морока задумчивости.

— Уже лучше. Ему пока дают лекарства, но ты можешь сказать родителям, что к вечеру его можно будет забрать. Я, наверное, поеду.

— Ты толком не поела.

— Спасибо, я не голодна. — Эрика встает и задвигает стул под столешницу кухонного островка, за которым мы ели. — Кстати, это очень вкусное блюдо, Милли знает толк в еде.

Она несмело улыбается и идет на выход. Я становлюсь у угла и, опершись на него плечом, скрещиваю руки на груди, пока наблюдаю, как Эрика одевается.

— Тебе надо купить штаны потеплее, — говорю я.

— У меня есть. Просто решила на праздник их не надевать.

Киваю, несмотря на то, что Эрика не смотрит на меня. Потом она выпрямляется, и наши взгляды наконец сталкиваются.

— Спасибо, что приютил на время метели.

— Приютил, — хмыкаю я. — Спасибо, что составила компанию. Но тебе надо подучиться играть в шахматы.

— Ты мухлевал! — возмущается она, натягивая перчатки.

Я пожимаю плечами, подхожу к ней и поправляю широкий шарф, хоть он и намотан вполне нормально. А потом резко притягиваю Эрику в свои объятия. Не понимаю, зачем делаю это, просто следую порыву. Наши лица близко. Я чувствую ее дыхание на своей щеке, ее запах, который кружит голову. Внизу живота буря. И я говорю не о той, которая предшествует страстному сексу, а о такой неприятной. Там все как будто переворачивается и сжимается.

Пора выпускать Эрику из объятий и позволить ей уйти. Но я вдруг вспоминаю и отрываюсь от нее.

— Котенок! — она смотрит на меня расширившимися глазами, и я осознаю, что она могла воспринять это как ласковое прозвище. Слегка качаю головой. — Забери котенка. Отдай его, не знаю, в приют.

Возможно, мне кажется, но на лице Эрики как будто появляется выражение разочарования. Она качает головой.