Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тинтин покивал, как будто все понимал. Хотя не понимал ничего. Спросил:
– А чего дубасить?
– Так у нее дома вообще трэш был, – с готовностью приступил к рассказу Егор. – Она как родилась, от них отец слинял. Мать во всем ее обвинять стала. А братья постоянно мутузили. Они еще в началке такой шорох устраивали: вещи наши на улицу выкидывали, подносы с компотами опрокидывали, обеды ее съедали. Нинка молчала, молчала, а потом начала в классе пацанов бить. Всех. Вообще без разбора. Даже тех, что старше ее. Ага, и страшилку про человека с зелеными кишками рассказывать.
– Я помню, помню, – махнула узкой ладошкой Туся. – Мы в раздевалке были, перед физкультурой. Она свет выключила и давай нас пугать. А на обед сосиски с зеленым горошком были. Светку тогда вырвало.
– Короче, родаки наши жаловаться на нее стали, – торопился дорассказать Егор. – Пришел врач и справку дал. У нас с ней никто и не связывается больше. Родительский комитет пытался ее из школы выдавить, но тогда заявилась ее мать и немного покричала.
Тинтин понимающе кивнул.
– Ой, а как это у тебя? – потянула руку к его голове Туся. – Волосы дыбом.
– От рождения. – Тинтин отклонился. – Дальше-то что?
– Как будто на геле, – не унималась Туся.
– Так бывает, что волосы вверх растут, – терпеливо объяснил Тинтин. – Поорала и?
– С тех пор Нинка сидит за отдельной партой, с ней никто и не разговаривает. У нас один пытался за ней ухаживать, она ему пару шуточек своих рассказала, он потом начал кошмары по ночам видеть и бросил это дело.
– Зеленые кишки? – понимающе кивнул Тинтин.
Туся хмыкнула:
– У нас ее никто не любит. Она всегда врет. Сначала про братьев врала, а потом всю школу эвакуировали. Кто-то позвонил и сказал, что будут вестись подрывные работы. Нинка ржала, что это был зомбиапокалипсис. Мертвяки из-под земли хотели выбраться. Но наша доблестная директриса не дала это сделать.
Захрустел сминаемый пакетик. Егор справился с конфетами.
– Ну ладно, я пошел, – поднялся на ноги Тинтин.
Егор погрустнел.
– У тебя времени свободного навалом? – спросил он. – Чего во всем этом копаться? Она, конечно, рассказывает заводно. Но это кошмары, как после триллера – пару ночей поворочаешься, а потом проходит. Бабка со смертью. Дед, который под землей спит и ближе к ночи выходит… Человек в черной шляпе каждую ночь стоит под окном… Плюнь. Она же тебя в лагере подставила. Чего сейчас соваться?
Туся пнула его коленкой, Егор отвлекся, и Тинтин, никем не удерживаемый, ушел с площадки. Запищал замок, в подъезде появилась бабка с мелкой собакой. Тинтин поймал закрывающуюся дверь, оглянулся.
– Да в лагере я сам дурак был, меня поэтому и турнули, – крикнул Тинтин оставшимся на площадке. – Чего бы она этой Таньке сделала? Ничего. Прикопала бы да вытащила. А я полез спасать.
– Ага, вытащила, – хохотнул Егор. – Ее братья тоже так однажды прикопали, она только к вечеру вылезла. Потом в больничке лежала, таблетки пила. Вот здесь в песочнице и закопали. Типа, пошутили.
– В песочнице? – пробормотал Тинтин и рванул наверх.
Он вдруг понял, что происходит. Нинка ненавидела всех и всем мстила за то, что над ней издевались братья, за то, что мать не защитила. С Танькой она просто повторила то, что сделали с ней, потому что хотела, чтобы все прошли через то, что прошла она. В своей мести несчастная Нинка создала человека с зелеными кишками. Думала, он победит всех ее врагов, и она потом избавится от него. И вот сейчас этот человек победил Нинку. Превратил в такого же монстра. Любая обида, которую ты носишь в себе, тебя как раз в монстра и превращает. И не за черным человеком надо охотиться, а помочь самой Нинке.
Дверь была приоткрыта. Тинтин остановился в уже знакомой комнате. Прямоугольная коробка со стареньким компом на столе. Двухстворчатый шкаф с незакрывающимися дверцами. На рожке люстры висит еще с Нового года заброшенный туда серпантин. Вдоль стены разворошенное кресло-кровать – простыня в линялый цветочек сбита, подушка полувыползла из наволочки, скомканное одеяло коробится в пододеяльнике. И посреди всего этого огромная черная дыра. Как будто прожгли. Развели костер прямо на кровати, он и прогорел, провалился, оставив после себя уродливый закоптелый след.
Тинтин никогда не видел, чтобы ненависть приводила к такому – к выжиганию пространства. Но был готов к тому, что впереди его ждало еще много открытий.
Надо было, конечно, что-то взять, чем-то защититься. Хотя бы придумать, что будет делать в этом чертовом лесу. Но вместо того, чтобы задержаться и все это сообразить, он разбежался, и чернота единым махом засосала его.
Он успел испугаться, распахнул глаза и сразу увидел ночь. А в ней костер.
Нинка стояла около дерева, смотрела в огонь. Нормальная, без колес. К ее голове тянулись зеленые нити-сопли. За плечи держали ветки-руки. Сама Нинка стала еще чернее. Взгляд пустой, черный.
– Ну, короче, это, – начал Тинтин, подходя к ней. – Выбираться надо.
Перед ним вдруг возникла фигура. Тинтин сначала увидел шляпу. Резанули черные глаза. Они словно лазерные указки прошли по лицу.
– У нас гости! – заорала шляпа. – Что же мы его не сажаем к костру!
– Нинка! – позвал Тинтин, понимая, что его сейчас уведут.
Нинка продолжала стоять, прилипнув к дереву.
– Дорогой гость! – вился вокруг в шляпе. – Проходи. У нас такой обед! Закачаешься!
Тинтин вырвался, но у шляпы как будто оказалось несколько рук. Освобождался от одной, но в него сразу вцеплялось две другие.
– Козлова, эй! – вывернул шею Тинтин. Его посадили между большеголовым младенцем и высоким тощим уродцем с вывалившимися глазами. Младенец держал над огнем шпажку с нанизанным на нее куском черного хлеба. Хлеб красиво подгорел, проступили белые крупинки соли.
– Держи! – В шляпе сунул Тинтину в руки миску. Она была приятно глиняная на ощупь и теплая. – Мы только что поели, для тебя оставили! Ешь!
Тинтин привстал, чтобы увидеть Нинку. Она смотрела на него тяжелым темным взглядом. Улыбалась зелеными губами. Теперь уже зубной пастой не ототрешь. Придется марганцовкой вытравлять.
– Козлова! Очнись!
Нинка прикрыла глаза:
– Что ты сюда все время приходишь? Тебя один раз убили. Мало?
– Да какая же ты упертая!
Тинтин попытался встать, но чья-то железная рука усадила его обратно. Он посмотрел на младенца, но тот был целиком занят своим хлебцем. За плечо его держал уродец с длинными руками. Эти руки были тонкие,