Талиесин продолжал:

– Память живет дольше тех, чьи деяния она сохраняет. Люди владеют мудростью всех живших прежде. Под этой комнатой хранятся еще бо́льшие богатства. – Он улыбнулся. – Подобно самой поэзии, большая часть сокровищ хранится в глубине. Там Зал Бардов. Увы, Ффлеуддур Ффлам, – с сожалением вымолвил он, – лишь истинный бард может туда войти. Хотя когда-нибудь, возможно, и ты присоединишься к их сонму.

– О, мудреная мудрость! – восторженно вскричал Гурги. – В бедной, слабой голове скромного Гурги от всего этого страшное верченье и крученье! У Гурги нет мудрости! Но он обошелся бы без чавки и хрумтявки, лишь бы поумнеть!

Талиесин положил руку на косматое плечо Гурги.

– Ты думаешь, у тебя нет мудрости? – ласково проговорил он. – Это не так. Узоров мудрости не меньше, чем тех, которые может соткать челнок. У тебя есть мудрость доброго и преданного сердца. Она встречается редко и потому ценится высоко. Такова и мудрость Колла, сына Коллфреура, и, помимо нее, он обладает мудростью природы, даром пробуждения бесплодной земли и превращения ее в цветущий сад.

– Это мудрость моего сада, дарящего нам свои плоды, – запротестовал Колл, а его лысина порозовела от удовольствия и смущения. – А если вспомнить, в каком состоянии я его оставил, боюсь, не скоро мы дождемся следующего урожая.

– Я должна была набраться мудрости на острове Мона, – вставила Эйлонви. – Затем Даллбен меня туда и отправил. Но все, чему я научилась, – это рукоделие, стряпня и реверансы.

– Учение – это еще не мудрость, – с добрым смехом перебил ее Талиесин. – В твоих жилах, принцесса, течет кровь волшебниц из рода Ллира. Твоя мудрость, быть может, самая таинственная из всех, ибо ты знаешь без знаний, как сердце умеет биться, хотя никто его этому не учил.

– Увы, не могу я похвастать мудростью, – сказал Тарен. – Я был рядом с твоим сыном, когда он встретил свою смерть. Он дал мне пряжку огромной силы, и, пока я носил ее, мне было открыто многое. Пряжка больше не принадлежит мне, если вообще когда-нибудь принадлежала. То, что я тогда узнал, помнится лишь как сон.

Тень печали прошла по лицу Талиесина.

– Есть такие люди, – мягко сказал он, – которые должны сначала познать утраты, отчаяние и скорбь. Из всех дорог к мудрости эта – самая жестокая и длинная. Твой ли это путь? Этого не ведаю даже я. Но если он твой, то мужайся. Те, кто доходит до конца, не только обретают мудрость, но и могут наделять ею других. Как грубая шерсть становится полотном, а сырая глина – сосудом, так они изменяют и созидают мудрость для других. И чем больше они отдают, тем больше мудрости обретают.

Тарен уже хотел заговорить, когда от Средней Башни донесся звук сигнального рога и дозорные на башнях закричали, что видят войско короля Придери. Талиесин повел спутников наверх по широкой лестнице к высоким окнам Зала Знаний, откуда они могли наблюдать за тем, что происходит у стен крепости. В первый миг Тарен различил лишь отблески заходящего солнца на далеких копьях. Затем от войска отделились несколько всадников и поскакали через заснеженный простор к воротам. Едущий впереди всадник сверкал богатой одеждой багряного, черного и золотого цветов, и солнце сияло на его золотом шлеме. Тарен больше не мог оставаться праздным наблюдателем, потому что стража выкликала его имя и имена остальных спутников, призывая всех собраться в Тронном зале.

Подхватив знамя Белой Свиньи, Гурги поспешил за Тареном. Они все вместе быстро добрались до Тронного зала. Здесь уже стоял длинный стол, во главе которого сидели Мат и Гвидион. Талиесин сел по левую руку от Гвидиона. Справа от Мата высился пустой трон, украшенный полотнищами цветов Королевского Дома короля Придери. По обеим сторонам стола сидели лорды Дома Дон, князья и военачальники.

По стенам зала замерли ряды знаменосцев. Гурги заробел и остановился в дверях, оглядываясь по сторонам. Гвидион жестом отправил его в шеренгу знаменосцев. Однако среди строгих, стройных воинов бедняга чувствовал себя жалким и некрасивым. Впрочем, товарищи смотрели на него ободряюще, а Колл так широко ухмыльнулся и так весело подмигнул, что Гурги вскинул лохматую голову, распрямился и поднял самодельный стяг еще более гордо, чем остальные знаменосцы.

Тарен и сам оробел, когда Гвидион велел им занять место среди военачальников. Эйлонви, все еще в костюме воина, улыбнулась без всякого смущения.

– Видишь, – шепнула она Тарену, – Хен Вен на знамени выглядит не хуже других, а может, даже и лучше. А ты еще возмущался, что у нее голубые глаза, а не карие. Голубые глаза у свиньи, скажу тебе, вовсе не так странны, как цвета, которыми вышиты некоторые из этих знамен…

Эйлонви не договорила, потому что двери резко распахнулись и король Придери стремительно вошел в зал. Все взоры обратились к нему. Король широко шагал к столу Совета. Он был так же высок, как и Гвидион. Богатая одежда мерцала в свете факелов. Шлема на нем сейчас не было, и Тарен залюбовался пышными, длинными волосами, золотом окаймляющими высокий лоб. Обнаженный меч блистал на боку гордого короля.

– По древней традиции рода Придери, – шепнул Ффлеуддур, – не полагается вкладывать меч в ножны, пока битва не выиграна.

Позади короля шли сокольничие, держа на кожаных рукавицах соколов, чьи головы были закрыты кожаными колпачками, а за ними военачальники. На их плащах был вышит багряный сокол – эмблема Дома Пуйлла. Знаменосец шел следом, окруженный воинами-копьеносцами.

Гвидион, облаченный, как и Главный Бард, в простой плащ воина, встал, чтобы приветствовать Придери, но тот остановился, не дойдя до стола Совета, сложил руки на груди и оглядел по очереди всех ожидающих его королей и владетельных князей.

– Рад встрече, лорды, – громко сказал Придери. – Мне приятно видеть вас, собранных здесь. Угроза из Аннуина заставила вас забыть взаимные обиды и ссоры. Теперь вы, как птенцы, увидевшие кружащего над гнездом сокола, жметесь к сильному, ищете защиту у Дома Дон.

В голосе Придери звучало неприкрытое высокомерие. Тарен даже вздрогнул. Верховный король Мат пристально взглянул на Придери и заговорил спокойно и строго:

– Что я слышу, лорд Придери? Это я призвал их всех ради спасения Придайна.

Придери усмехнулся. Красивое лицо его раскраснелось, не то от холода, не то от гнева. Он тряхнул золотыми волосами и, не уклоняясь, встретил строгий взор Верховного короля.

– Ради спасения Придайна? – усмехнулся он. – Люди подчиняются лишь железному кулаку или приставленному к их горлу мечу. Те, кто служит тебе, на самом деле верны только своим целям. Владетели кантрефов вечно воюют, и каждый хочет поживиться за счет соседа. В глубине своего сердца любой из них не менее зол и жесток, чем Араун, король Аннуина.

Гневный ропот поднялся среди владетелей кантрефов. Мат мановением руки призвал их к молчанию.

Встал Гвидион:

– Человеческая мудрость не в силах проникнуть в тайные помыслы чужого сердца, ибо там есть и доброе и злое. О таком хорошо поразмышлять вечером у походного костра, как нам с тобой случалось не раз, или после знатного дружеского пира, когда факелы почти догорели. Теперь наше дело – охранять Придайн. Входи, Придери, сын Пуйлла. Твое место ждет тебя, и нам предстоит еще многое обсудить.