— В чем дело?

Никки жестом поманила девчонку, та перекинулась с юнцом парой фраз и двинулась по направлению к ним.

— На что спорим, — прошептала Никки, — мы сможем ее снять. Хочешь пари?

— Никки!

Он как-то говорил, что при определенных обстоятельствах мог бы согласиться осуществить ее фантазию. Но женщина должна быть проституткой. Все должно происходить в другом городе, а лучше в другой стране, чтобы избежать возможности случайной (или неслучайной) встречи в будущем. Мы сделаем это один раз, один и точка. Потому что это ящик Пандоры. А вдруг тебе понравится? Или мне? И только при этих обстоятельствах и ни при каких иных.

Девчонка подошла. Она застенчиво улыбалась, словно смущаясь от неожиданного прикосновения к некоему таинственному волшебству, что вот-вот обещает свершиться, а ее только что пригласили на сцену принять в нем участие. Скобки пухлых губ в стиле Джины Гершон. Никки чмокнула ее в щеку, представилась сама, представила Себастьяна и затем спросила ее имя.

— Вара, — высокий детский голос на фоне несущегося из колонок воя сирен и змеиного шипения.

Take California!

Себастьян хотел пойти на попятный, но понял, что уже поздно. Он позволит всему идти своим чередом, как слабовольный дурак или — что еще хуже — как трус. Он скользил взглядом по складке губ и думал, что еще пара дорожек ему бы не помешала.

Вара на время вернулась к своему приятелю и, пока Себастьян пил и набирался духу, продолжала перемигиваться с Никки. Под конец они втроем вышли на улицу. Им пришлось пройти порядка двух кварталов в поисках такси; каблучки Никки с отчаянной решимостью втыкались в мостовую, вся троица нервно хихикала.

Его разбудил звук работающего телевизора — из гостиной доносились голоса Пьолина и Сильвестре. Себастьян сел в постели, потянулся, протер глаза и увидел обеих женщин, мирно спящих спина к спине. Он подскочил и вылетел из спальни, пытаясь не вспоминать о том, что так непросто было забыть.

За последние дни выпало столько дождей, что улицы и здания Рио-Фухитиво, казалось, подернулись серым налетом. Когда Себастьян закончил пробежку, рассвет только-только занимался у горизонта.

Себастьян вошел в кафе издательства. Он собирался сесть за столик неподалеку от двери, но тут обнаружил Инес, сидящую в одиночестве с книжкой в руке. Было удивительно увидеть ее без уже ставшего привычным окружения: после фотографий того самоубийцы она перестала быть просто еще одной охотницей за сенсациями, она сама стала сенсацией. На выходе из редакции ее почти постоянно осаждала толпа с камерами и микрофонами, лицо Инес при этом принимало выражение сбитой с толку маленькой девочки, устроившей в доме пожар, но так и не понявшей, с какой стати все на нее так накинулись.

— Можно? Обещаю не клянчить автограф. Всего-навсего одна твоя фотография и все — мои цифровушки оказались забыты.

Она посмотрела на Себастьяна и едва заметно повела глазами, приглашая присесть напротив. Инес закрыла книгу — роман Мартина Эмиса — и положила ее на усеянную кофейными пятнышками скатерть. На кухне раздался грохот разбившихся тарелок, перекрывший голос ведущей блока новостей CNN по телевизору (Патрисия Джэниот вещала о чем-то с таким торжественно-печальным выражением лица, на какое только была способна. По нижнему краю кадра кроваво-красные буквы гласили: «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска»).

— Что случилось? — спросил Себастьян, взглянув на экран.

— В мире или на кухне?

— Шутница.

— Два брата-близнеца в камуфляже убили девятерых учеников и двоих учителей. Просто кошмар. Один из братьев включил пожарную сигнализацию, ученики начали покидать классы и столкнулись в этими двумя детишками, стрелявшими по ним в упор.

— Детишками? Не пугай меня.

— Это случилось не в первый и не в последний раз. Наверняка скажут, что во всем виновато телевидение. Интересно, какую новость для завтрашнего выпуска Джуниор посчитает главнее: эту или о беднягах-учителях с их забастовкой? Нужно признаться, что бойня цепляет сильнее. Сынуля Лазарте уже позвонил мне и заявил, что у него готов заголовок: «Смерть и безбашенные близнецы-янки». Мне это совсем не нравится. Сопляку про-сто неймется пролезть в литературу.

— Ну, положим, «безбашенные янки» звучит не слишком литературно.

Подошел официант. Себастьян попросил кофе и сэндвич с сыром и ветчиной. Ему не хотелось думать ни о нарядившихся в камуфляж близнецах, поджидающих своих однокашников на школьном дворе в Небраске, ни о самоубийцах. Оставим другим искать объяснения необъяснимому.

Ему хотелось думать о Никки, которая впервые не послала ему с работы e-mail. Между ними ЧТО-ТО сломалось, и они оба это знали. После той странной ночи с Варой прежняя жизнь стала невозможной. Себастьян не мог себе простить, что поддался на идею Никки. Не мог простить Никки, за то, что та лишний раз подтвердила его подозрения в ее способности заходить слишком далеко. В данном случае лучше было бы остаться в неведении.

Себастьян страстно желал получить электронку от мамы, чтобы дома его ждало письмо от отца. Казалось таким логичным, что дети покидают родной город в поисках новых горизонтов, ведомые нетерпением молодости и жаждой открытий. Однако в его случае все вышло совсем наоборот — отец уехал искать счастья на севере, а мама удалилась за пределы Рио-Фухитиво. Так нечестно. Несправедливо.

— Ты уж прости меня за фотографию, — сказал он. — У меня и в мыслях не было тебя обидеть.

Я знал, что ты противница цифровой революции, — он заговорил, как Пиксель, — но все же…

— Революция? — переспросила Инеc. — Какая еще революция? Вы что, думаете, что мир возник только с появлением компьютера? И что мы, фотографы — безумцы, пытающиеся поймать в плен ускользающую реальность? Ты хоть знаешь, кто такой Штейхен?[35]А Мохой-Надь?[36]Пожалуй, продолжать не стоит. С самых истоков фотографии можно проследить традицию вмешательства человека в этот процесс.

Себастьян молчал. Крыть было нечем. А девочка-то любит покрасоваться своими познаниями. Его так и тянуло передразнить ее писклявым голоском: «можно проследить гребаную традицию…»

— Штейхен, великий американский фотограф, — как ни в чем не бывало продолжала Инес свою лекцию, — говорил, что даже если вмешательство фотографа состояло лишь в том, чтобы навести кадр, затемнить, высветлить или подретушировать снимок или негатив, или кисточкой нанести на него глицерин — все равно считается, что имеет место фальсификация. «По сути своей вся фотография фальшива от начала и до конца», — он сказал это в 1903 году.

Себастьян мотнул головой. Риск. Нужно вы-пить аспирин. Какого черта его понесло за ее стол? Появился официант с заказанным кофе и сэндвичем.

— Если следовать этой логике, то фальшивы фотографии любого соседского мальчишки.