…чуть ли не с 1958, редакция «Советского писателя» вернула ему «Колымские рассказы», 34 штуки. При этом 4–6 положительных внутренних рецензий (о которых ему известно) – все скрыты, и присланы автору только две отрицательных, главная из них – «октябриста» Дремова. Тот пишет, что рассказы эти неполезно читать советскому читателю. И пытается Дремов противопоставить «Колымским рассказам» «Ивана Денисовича» (за которого, впрочем, в той же рецензии хает и меня: «пытался», «не удалось», «слабая художественная индивидуальность образов» [Солженицын: 163].

Шаламов и Солженицын сошлись во мнении, что такие рецензии необходимо распространять в самиздате вместе с отвергнутым произведением, чтобы читатели узнали о том, почему оно было отклонено. Солженицын утверждал, что, кроме нескольких частных пунктов, между авторами никогда не возникало разнотолков и в изъяснении самой сущности Архипелага (ГУЛАГа, лагерной системы):

Всю туземную жизнь мы оценили в общем одинаково. Лагерный опыт Шаламова был горше и дольше моего, и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт. Это, однако, не запрещает мне возразить ему в точках нашего расхождения [Солженицын: 163].

Обстоятельств прочтения В. Шаламовым рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в опубликованных на сегодняшний день записных книжках не находится. Что касается документальных свидетельств взаимоотношений между писателями, в архиве Шаламова они собраны в отдельную тетрадь с буквой «С» на обложке. Точная датировка отсутствует. Однако стоит отметить: записи в этой тетради часто носят негативный характер, и это, возможно, свидетельствует о том, что они были сделаны в конце 1960-х или в 1970-е годы. Тем не менее ряд писем другим адресатам подтверждают эмоциональную реакцию Шаламова и его теплое отношение к Солженицыну в первой половине 1960-х годов. Зимой 1963 года он написал Борису Лесняку:

Солженицын показывает писателям, что такое писательский долг, писательская честь. Все три рассказа его – чуть не лучшее, что печаталось за 40 лет [Шаламов 2013: VI, 356].

Важным эпизодом этого периода является приезд В. Шаламова в Солотчу по приглашению А. Солженицына, по его словам, из сочувствия к Варламу, лишенному тишины и воздуха, а также для обсуждения совместной работы над «Архипелагом» [Солженицын: 163]. Считается, что эта встреча стала началом конфликта между писателями. С. Неклюдов так вспоминает этот эпизод:

Я помню его первые впечатления от произведений Солженицына, как он поминутно входит в комнату и вслух читает то «Ивана Денисовича», то «Случай в Кречетовке», просто дрожа от восхищения. Однако дальше обнаружилось поразительное несовпадение характеров, темпераментов, хотя в первые месяцы, отношения были очень близкими, но потом – резкая ссора. Когда Варлам Тихонович приехал из Солотчи, куда его пригласил для совместного отдыха Солженицын, у него были белые от ярости глаза: тот образ жизни, тот ритм, тот тип отношений, которые были предложены Александром Исаевичем, оказались для него абсолютно неприемлемыми [Неклюдов 2011].

В поздних записях Шаламова (1970-е годы) содержится неотправленное письмо А. И. Солженицыну, датированное 1974 годом, в котором Шаламов, отвечая на высказывание «Варлам Шаламов умер»[44], гневно пишет о том, что он умер для Солженицына еще в Солотче, откуда бежал через два дня, сославшись на головную боль, и по возвращении выкинул из квартиры «его друзей и его секреты» [Шаламов 2013: VI, 279]. Однако другие документы опровергают эту запись. В частности, в архиве О. С. Неклюдовой находятся два письма В. Т. Шаламова[45], написанные из Солотчи, которые содержат в целом положительный отзыв о времени, проведенном в компании Солженицына.

17 сентября 1962 < 1963? Возможно, описка> Солотча

Дорогая Олечка, я – в Солотче, на рязанском курорте, среди сосен и дубов. Год урожая – желудей очень много. Домик вовсе отдельный, с газом и электричеством. Никакой столовой здесь нет и готовить надо самим. Что я одобряю всем сердцем. Если удастся отбиться от многочисленных уток и колбас гостеприимства – то будет лучший вариант питания, какой только есть. Одну половину домика (из шести комнат) занимает Александр Исаевич, вторую – я. Здесь мне дышится хорошо (а тебе дышалось бы отлично). Тишина довольно неслыханная, <чудное?> безлунное небо, черная тихая ночь. Единственное отрицательное – уже не жарко и голые поля, выцветшие стога говорят об осени. Но дождей еще нет, хотя тучи ходят и ночью холодновато. Но взяли уже второе одеяло – теплое, толстое. Я начал кое-что писать из мелочей (вроде «Двадцатых годов»).

Александр Исаевич работает очень напряженно и помногу над новой повестью. Он, конечно, гораздо организованнее меня, и, оказывается, нервнее, вскакивает ночью на каждый скрип, каждый стук. А я, залопав с вечера две таблетки барбамила – проснулся по-московски.

Крепко тебя, милая Оля, целую, желаю всякого здоровья, всякого добра. Всякий раз, когда я расстаюсь с тобой хоть на день, чувствую себя все время с тобой. Дай тебе Бог здоровья, успеха, удачи, маленькая, дорогая моя Олечка. Сереже передай мой самый лучший привет, поцелуй его от меня.

Сюда можно писать и прямо – п/о Солотча, Рязанская область, до востребования. Но я не знаю, буду ли я на почте. Письма же твои из Рязани привезет Наталья Алексеевна вместе с газетами. Здесь ночной порядок северного типа. Мне это хотя и не по душе, но подчинился <нрзб.> с интересом и даже некоторой надеждой особого рода. В Москве после чтения трех-четырех газет и вовсе не хотелось ничего писать задуманного ночью или вообще раньше.

Крепко целую. Звонила ли <нрзб.>. Муку-то не забудьте. Привет Зинаиде Александровне. Я как-то не сумел с ней попрощаться.

В.

Александр Исаевич шлет тебе привет.

Второе письмо написано спустя четыре дня и также не содержит следов напряжения или конфликта между писателями. Более того, Шаламов пишет о том, что ему «очень хорошо и очень интересно»:

21 сентября 1963, Солотча

Дорогая Олечка. Как там твои дела, что там прояснилось с Мариной, с «Московским рабочим». Напиши мне, пожалуйста. Как Сережа там живет? Всего (или уже) пять дней как я уехал – должны же быть новости, движение в делах.

Мне здесь живется очень хорошо и очень интересно. Огромная сосна подходит прямо под окно, превращая здешнее жилье в подобие садов Платона – о многом мы поговорили. Со стороны еды здесь самая удобная для меня форма – варю и ем все, что хочу из того, что здесь есть. Даже <нрзб.> думаю