были опубликованы или планировались к публикации в разных изданиях. Это, например, статья «Работа Бунина над переводом „Песни о Гайавате“», опубликованная в журнале «Вопросы литературы» (1963. № 1), и «Несколько замечаний к воспоминаниям Эренбурга о Пастернаке» (написана в 1961 году, вероятно для журнала «Новый мир», где напечатана глава из книги И. Г. Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» с воспоминаниями о Б. Л. Пастернаке. Но статья Шаламова опубликована лишь в 1990 году в газете «Литературная Россия», № 6 от 9 февраля).

Вопрос художественного метода – один из главных, над которым работал Шаламов в этот период. И это связано не только с катастрофическим опытом, пережитым писателем совсем недавно (менее десяти лет прошло после реабилитации и возвращения домой). Ему важно и систематизировать опыт, и описать события 1920-х годов, которые, так же как и колымские, замалчивались и должны были быть обнародованы.

Говоря о «новой прозе» Шаламова, необходимо обратиться к рецензиям на «Колымские рассказы», которые отмечают ее основные особенности – писателя обвиняли и отвергали за то, что было его изобретением, новаторством, сознательно выстроенным методом.

В рецензии на «Колымские рассказы» редактор Эльвира Сергеевна Мороз («Советский писатель», 20 июля 1963 года) отмечает:

Индивидуализация каждого героя очень слабая, ее почти нет, и это, на мой взгляд, большой недостаток рукописи. Вторым недостатком рукописи, по-моему, стала выбранная автором позиция, для меня совершенно неприемлемая. Создается впечатление, что автор не любит своих героев, не любит людей вообще. Герои его лишены всего человеческого, как он пишет, единственное, что в них живет – это злость, они отличаются от животных лишь одним – выносливостью [Мороз: 10].

Здесь рецензент права: именно это и хотел сказать Шаламов, именно такая позиция являлась основой его понимания и эстетического воплощения лагерного опыта как опыта расчеловечивания, антигуманности, без какого-либо перспективного будущего. Индивидуализация автором отвергалась: мгновенной потере человеческого подвержены все: и политические, и блатные, и те, кто их охраняет, и в этом смысле они равны. Рецензент этого не понимала и настаивала на том, что литература должна быть гуманистичной, даже несмотря на то, какой опыт она описывает:

Может быть, горький опыт автора и дает ему права так писать о людях, но я глубоко убеждена, что литература должна быть гуманистичной, должна взывать к лучшему, что есть в человеке, а не унижать его [Там же].

Шаламов же убежден: в лагере в человеке не остается не то что лучшего, но и хорошего и даже человеческого. Поэтому, как будет показано ниже, он отвергает и психологию характеров, и индивидуальные черты. Лагерные жители – масса, из которой выделяются только «религиозники», как наиболее способные к сопротивлению распаду, и – на другом полюсе – блатные как самое отвратительное, самое ненавистное Шаламову явление лагеря. При этом Э. Мороз рекомендовала опубликовать рассказы – именно потому, что это правда, выстраданная автором.

Другой прием прозы Шаламова, который отмечают его критики, – фотографичность. Именно с такой точностью Шаламов дает ужасающие детали лагерного быта: свитер, шевелящийся от вшей, кожа, перчаткой сходящая с руки, цинга, отмороженные конечности, развалившиеся бурки, страшный мороз. Сам писатель называет это достоверностью, в отзывах на чужие рукописи он максимально внимателен именно к деталям – в лагере не может быть кота, потому что его бы съели, не нужны ложки, потому что суп слишком жидкий и его пьют через край. По его мнению, лагерь у Пастернака и называется и описан неверно именно в деталях. Рецензенты Шаламова тоже обращают на это внимание, называя прозу Шаламова фотографией.

В рецензии Анатолия Дремова от 15 ноября 1963 года мы находим:

Через все описания проходят основные эмоциональные мотивы – чувство голода, превращающее каждого человека в зверя, страх и приниженность, медленное умирание, безграничный произвол и беззаконие. Все это фотографируется, нанизывается, ужасы нагромождаются без всяких попыток как-то это все осмыслить, разобраться в причинах и следствиях описываемого [Соловьев 2015].

В рецензии Олега Волкова, который сам много лет провел в лагерях, прослеживается мысль об особенности, отдельности от всего соцреализма прозы Шаламова. По словам Сергея Соловьева, исследователя творчества Шаламова и главного редактора сайта shalamov.ru,

Волков увидел в рассказах Шаламова то, чего не было в «Одном дне…»: «лагерь – мироподобен» (В. Т. Шаламов). Рассказы, писал Волков, «приоткрывают занавес над целой огромной областью человеческих отношений и философией, порожденной дикими порядками исправительно-трудовых лагерей». Иными словами, в «Колымских рассказах» автор рецензии нашел описание и осмысление экзистенциальной катастрофы середины XX века [Там же: 175].

Рецензент отвергал исчерпанность темы лагеря рассказами Солженицына. Более того, он отмечал, что

восприятие системы принудительного труда его героем оставляет незадетыми ворохи жгучих вопросов, невольно встающих перед читателем [Там же].

Особенностью прозы Шаламова, помимо точности и достоверности, Волков называет рефлексию героев, анализирование и осмысление происходящего с ними:

Герои Шаламова пытаются, в отличие от солженицынского, осмыслить навалившуюся на них беду, и в этом анализе и осмыслении заключается огромное значение рецензируемых рассказов: без такого процесса никогда не удастся выкорчевать последствия того зла, которое мы унаследовали от сталинского правления [Там же].

Осмыслению и описанию своего художественного метода Шаламов посвятил большое количество заметок. Рассматривая их хронологически, можно выявить эволюцию его размышлений и результат, к которому он пришел за годы работы. Н. Лейдерман, говоря об этой эволюции, указывает на необходимость изучения манифестов Шаламова:

Те материалы, которые опубликованы, свидетельствуют, что с годами его высказывания о «старых» литературных традициях становились все нетерпимее, а заявления о преимуществах документальной прозы все категоричнее. Это, видимо, сказывалось и на творческой практике. Однако достаточно определенно судить об этом можно будет лишь после изучения творческой истории всех его произведений – не только рассказов, но и «манифестов» [Лейдерман: 182].

Далее мы проследим эволюцию размышлений Шаламова о методе в литературе на примере нескольких наиболее раскрывающих эту тему документов. По хронологии они выстраиваются следующим образом:

– письмо А. И. Солженицыну по поводу публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в № 11 журнала «Новый мир» (1962);

– две рецензии на произведения самодеятельных авторов на «колымскую» тему (январь – март 1963-го);

– «Заметки рецензента» в архиве, датированные «началом 60-х годов»;

– текст «О моей прозе» 1971 года (отрывок из письма И. П. Сиротинской).

Таким образом, появляется возможность проследить эволюцию размышлений и взглядов автора на протяжении десяти наиболее плодотворных для него лет.

Из архива «Нового мира» выбраны две рецензии, которые не включены в фонд писателя и не публиковались ранее, – это внутренние документы журнала, которые представляют интерес как типичные высказывания Шаламова о «лагерной» прозе. Его мнение об