А Кэмми рассказывала мне, что повстречала женщину, которая знакома с дядей одного из пропавших детей – тех самых, о ком она говорила давеча, когда мы уже подъезжали к Сан-Диего. А я-то про них почти забыла. И вот что произошло: того мальчика вернули живым и невредимым, а к его рубашке была пришпилена бирка, а на бирке было написано, что у него шумы в сердце. Мальчику такой диагноз никогда раньше не ставили, но вскоре он подтвердился. Мальчик всю ночь проплакал, просился обратно, отказывался рассказывать, что с ним было, – ни слова ни полслова. Я промолчала, но невольно подумала, что это очень похоже на сказку про Гамельнского крысолова – там мальчика-калеку вернули домой после недолгого пребывания в раю.

– Завтра мне надо в Лос-Анджелес, – сказала Кэмми. – Везу большой заказ в Бёрбанк.

– Я тут думаю, не поехать ли в Венис-Бич, – сказала я неожиданно для себя. – Можно мне с вами? Бензин за мой счет.

– По рукам, – сказала она.

В тот вечер я уселась у телефона в гостинице и стала обзванивать всех, кому, как я считала, следовало позвонить. Никого не застала дома, а точнее, никто не взял трубку. Я оставляла сообщения: “Мой телефон сдох. У меня все хорошо. Можешь позвонить мне в отель”. Во всем этом эпизоде сквозило что-то похоронное. Четыре человека, четыре мертвых телефона. Я закрыла окно. Холодало. Взяла гостиничную авторучку, исписала несколько страниц в блокноте, дожидаясь, что мне перезвонят, – но телефон молчал.

Рассчиталась за номер, позавтракала в холле отеля – черствым маффином с отрубями и черным кофе. Подъехала Кэмми на “лексусе”. В розовой кофте. На заднем сиденье ряды заклеенных скотчем картонных коробок. По дороге в Лос-Анджелес она знакомила меня с последними новостями о житье-бытье на планете Кэмми – половину я, к счастью для себя, не расслышала, потому что мысли увели меня очень далеко.

– О боже ж мой, – выпалила вдруг Кэмми, – а о пропавших в Маконе вы слыхали?

– В Маконе? Это в Джорджии? Вы ведь о пропавших детях говорите?

– Вот-вот, семь ребятишек.

У меня возникло то же самое ощущение, которое бывает, когда я смотрю вниз с огромной-огромной высоты. Казалось, по жилам медлительно поползли, подрагивая, крохотные оледеневшие клетки.

– У вас, наверно, в голове не укладывается? – сказала Кэмми. – Одна из крупнейших ЭМБЕР-тревог[11].

И включила радио, но в новостях об этом вообще не упоминали. Мы обе погрузились в долгожданное молчание – так и доехали до Венис. Я дала ей сорок долларов, а она мне – стеклянную баночку с этикеткой “Варенье из ревеня с клубникой”.

– Семь детей, – сказала я остолбенело, пока отстегивала ремень.

– Именно! – сказала она. – В голове не укладывается, а? Очуметь. Ничего не выложили в интернет, требований не предъявляли. Их словно бы увел сам Гамельнский крысолов, не иначе.

Венис-Бич, город сыщиков. Где есть хоть одна пальма, там тебе и Джек Лорд[12], и Горацио Кейн[13]. Я поселилась в маленьком отеле в двух шагах от Озон-авеню, близ пляжа. За окном – молодые пальмы и черный ход кафе “На набережной” – вот, кстати, подходящее заведение для ланча. Кофе принесли в белой кружке с картинкой: задорная синяя морская звезда над девизом заведения – “Кофе у нас ароматный, а вид из окон приятный”. Столики застелены темно-зеленой клеенкой. То и дело приходилось отгонять мух, но меня это не раздражало. Ничего-то меня не раздражало – даже то, что раздражало.

Мое внимание привлек столик впереди – за ним сидел красавец, похожий на молодого Рассела Кроу, а напротив – густо набеленная девушка. Наверно, прячет под штукатуркой плохую кожу, но внутри у нее кипит – с порога заметно – особая энергия, подчеркнутая ее обликом: темные очки, темные волосы, стрижка “под пажа”, искусственная шуба “под леопарда” – девушка рождена, чтобы копировать кинозвезд. Они погрузились в свой мир, а я – в их мир, вообразила их в образе частного детектива Майка Хаммера и гламурно-отрешенной Вельмы[14]. Пока я все это записывала, они незаметно для меня ушли, с их столика все убрали, сменили салфетки, разложили чистые столовые приборы – и показалось, что этой пары здесь никогда и не было.

Пляж в Венис всегда мне нравился: кажется бескрайним, на время отлива его ширь становится еще шире. Я сняла ботинки, подвернула брюки, зашагала вброд параллельно берегу. Океан был очень холодный, но действовал целительно, я промочила рукава, пока зачерпывала воду ладонями, плескала на лицо и шею. Заметила одну-единственную обертку, подхваченную волной, но вылавливать не стала.

– Вот в чем беда со снами – они… – произнес с расстановкой какой-то знакомый голос, но меня отвлек, поманил к себе гвалт необычайных птиц – здоровенных, визгливых: стояли они навытяжку, еще секунда – и заговорят.

Увы, какой-то слабый внутренний голосок в моей душе затеял спор – разве птицы умеют разговаривать взаправду? – и тем спровоцировал обрыв связи. Сделав круг, я двинулась назад, гадая: отчего же я самым досадным образом замешкалась, если прекрасно знаю, что некоторые крылатые существа наделены способностью выговаривать слова, произносить монологи, а порой не давать другим рта раскрыть?

Поужинать решила в кафе “На набережной”, но пошла в противоположную сторону, мимо целой стены с фресками в стиле Шагала – сценами из “Скрипача на крыше”, музыкантами, парящими среди языков пламени; они навеяли ностальгию, выбивающую из колеи. Когда, наконец-то замкнув круг, я вошла в кафе “На набережной”, мне показалось, что я ошиблась дверью. Обстановка совсем другая, чем днем. Бильярдный стол и одни только мужчины всех возрастов, в бейсболках, да исполинские кружки пива с ломтиками лимона. Некоторые покосились на меня, когда я, безобидная инопланетянка, возникла на пороге, но вмиг вернулись к своим делам – выпивке и трепу. На большом экране показывали хоккей без звука. Шум-гам был чисто мужской, добродушно-мужской – хохот и болтовня, прерываемые только стуком кия об шар или падением шара в лузу. Я заказала кофе и рыбный сэндвич с салатом – самое дорогое блюдо в меню. Рыба была мелкая, жаренная во фритюре, но салат и репчатый лук – свежие. Кружка с морской звездой – та же самая, что и утром, кофе – тот же самый. Я положила деньги на столик, ушла. Лил дождь. Я надела вязаную шапку. Проходя мимо фрески, сочувственно кивнула идишскому скрипачу, разделяя его страх перед исчезновением друзей.