И дальше что? Пойти спросить, не пустят ли переночевать?

Семён стал тихонько подкрадываться к избушке, вдруг за что-то зацепился. Обернувшись, остолбенел. Волосы на голове зашевелились: крест! Он был на погосте.

Вот угораздило!

Отцепив рубаху, он подобрался к избушке, проковырял пальцем дырку в окошке, затянутом бычьим пузырем, и приник к отверстию.

Шел разговор, но слышно было плохо. Семён еле разобрал, что договаривались завтра пойти в Холм, переодевшись купцами, — накануне напали на купчишку и забрали товар.

Зачем такие сложности?

Он заглянул внутрь, но света было мало, лиц не разобрал.

Все это не к добру. Хорошие люди тайком в город не приходят.

Семён решил вернуться к своим, пока не поздно. Нужно предупредить, чтобы купчин завтра проверяли получше. Подошел, чтобы рассмотреть хотя бы коней. Ничего примечательного, кроме того, что у одного подкова почти отлетела. Вряд ли станут ее менять до завтра. Масть и худая подкова. Небогато. Но хоть что-то.

Чуть поодаль стояли другие кони, всего их было шесть, значит, в доме были еще люди.

Нужно ноги уносить.

Семён двинулся в обратный путь. В лесочке было хоть глаз выколи, пробирался он на ощупь. Все время спотыкался о корни и коряги, пытаясь выйти на тропинку, по которой пришел сюда. Пока не удавалось. Вдруг нога не нашла опоры. Семён попытался ухватиться за ветки, но руки соскользнули, и он полетел в темноту, больно ударившись головой.

Сообразив, куда он провалился, Семён чуть не заорал.

Могила!

Десятник стал карабкаться наверх, но земля только осыпалась. Промучившись минут десять, он присел на дно могилы, чтобы подумать.

Вдруг в тишине он услышал нетвердые шаги и замер. Кто-то приближался. И этот кто-то ругался на чем свет стоит. Видимо, один из обитателей избушки вышел освежиться.

Не хватало еще, чтобы Семёна нашли в таком положении.

Шаги все приближались, ругань не стихала. Человек был изрядно пьян, и шел он прямо на Семёна. Десятник с замиранием сердца прислушивался.

«Точно, идет сюда», — только и успел подумать Семён, как вместе с землей к нему съехал вновь прибывший.

— А-а-а! — произнес человек.

Семёна он еще не заметил. Тот скорчился в углу, не горя желанием знакомиться.

Человек поднялся на ноги и попытался вылезти. Его попытки так же не увенчались успехом. Он пытался лезть, подпрыгивать. Даже стал звать на помощь. Но, видимо, в избушке его не слышали — никто на помощь не пришел.

Человек разочарованно опустился на землю, прямо напротив Семёна, которого все еще не заметил, и произнес с пьяной грустцой:

— Ну что же мне здесь — целую ночь одному сидеть?

Семён понял, что пришло его время.

— Ну почему же одному? — ласково спросил он.

Мгновенно произошло то, чего Семён и не ожидал. Человек подскочил и, несмотря на свое нетрезвое состояние, в секунду выбрался из могилы, засыпав десятника землей.

Семён хохотал до рези в животе. Причем при этих звуках удаляющийся топот участился.

Через несколько минут десятник успокоился и стал пытаться рушить стенки, которые и так осыпались после визита ночного гостя.

Арба неторопливо тащилась по дороге. Поскрипывали колеса, цокали копыта низкорослых лошадок, кто-то из нукеров напевал себе под нос протяжную степную песню.

Потолстевший мурза Усман развалился на подушках, пальцы в дорогих перстнях монотонно перебирали четки. Полы дорогого шелкового халата, распахнувшись, открывали расшитые парчовые шаровары и тисненые золотом сафьяновые сапожки.

Кочевники ограбили и разорили полмира. Уничтожили много культур, а своей-то только и было что грубые узоры на белом войлоке ханских шатров.

Мысли мурзы текли неторопливо, вторя цокоту копыт. Размеренное покачивание арбы навевало дремоту.

Велика столица Сарай-Берке. Взметнулись ввысь ее купола и минареты в низовьях Итиль-реки. Тысячи рабов-ремесленников строили ее в поте и крови под ударами бичей. Сюда стекалась дань от покоренных народов и съезжались купцы со всего Востока за рабами и награбленными ценностями. Хотя частенько их самих грабили как в Орде, так и по пути в нее.

В Китае было лучше всего. Многое взяли: и осадные машины, и дорогие шелка, несметные богатства и знания. Но зачем кочевнику знания астрономии, архитектуры, письменности? Вот золото, драгоценности, шелка — это хорошо. Осадные машины еще лучше: с их помощью можно грабить новые города и подчинять целые народы, а остальное — чушь.

Мурза повернул голову и окинул взором движущиеся под охраной нукеров возы, прикидывая, не удастся ли утаить кое-что для себя из собранных ханских подарков и дани сверх того, что причиталось ему как численнику. На коленях лежал бархатный футляр с китайскими драконами. В нем ханский ярлык и серебряная пайцзе, дающие подателю неограниченные права и полномочия. Грубо говоря, законное право от имени хана делать все, что только ни вздумается.

На пайцзе так и было выгравировано:

Кто не исполнит, да будет предан смерти. Берке-хан.

А затем мысли его опять вернулись к последним событиям в Орде.

Да, хан назначил его численником, честь великая, но долго ли продержится у власти нынешний хан. Он уже немолод — дядя Сар-так-хана, а пережил его. В Орде зрела смута. Мало того, что сановники, огланы, мурзы, аги пытались урвать как можно больше друг у друга, постоянно проливая свою же кровь. Должности и почести раздавались направо и налево, а не как в былые времена — за умение управлять войском, лихость и отвагу в бою.

Великий Тему джин завещал: «Пока останется мясо мое или трава, смазанная моим жиром, иной не будет вам ханом».

Вот только мяса все меньше, все больше травы, смазанной жиром.

И рвут Орду на части, рушат единство и мощь. Отделились Великие степи, исконные земли монголов, смешались они с покоренными кочевниками. За великой Итиль-рекой, на востоке, Ок-орда стала независимой — русы зовут ее Синей, Кок-орду здесь — Золотой, а ведь это единые крылья великого войска, потрясшего вечерние страны.

Когда же вновь придет великий хан, способный объединить и направить бег наших коней?

Но нет, ханы ищут только богатства, сладкой жизни, многие ожирели не только телом, но и умом. А русы поднимаются, только недавно они были биты, города и деревни лежали в руинах, а они все отстроили и поднимаются.

Упорный лесной народ.

Правда, за крамольные мысли и такие слова о хане во времена Чингиса или Бату я мог, несмотря на знатность, оказаться в котле с кипятком. Хотя нет, при Чингисе в кипяток бросали непокорных простолюдинов, а знатным ломали хребет. Тоже себе не пожелаешь.