– Все было тихо?

– Да.

– А потом?

– Потом я лег спать и проснулся около полудня. Принял душ, оделся и отправился в город. А до этого созвонился со своими… Они, в отличие от меня, – жаворонки, и уже успели нагуляться, прежде чем я присоединился к ним. Мы вместе позавтракали. Вернее, я позавтракал, а они пообедали. Потом мы отправились в Аквариум.

– По совету Виктора?

– Аквариум значился у нас в программе еще до Виктора. Моей маленькой сестре чрезвычайно нравится все, что касается обитателей подводного мира. И она очень хотела посмотреть на знаменитый туннель с рыбами. И на акул.

– А кошки?

– Кошки?

– Кошки посетили Аквариум вместе с вами?

– Они остались в номере.

Остались в номере, как и положено домашним животным. Субисаррета чувствует странное облегчение: не стоило ему так демонизировать хвостатых. При всей своей экзотичности они всего лишь существа, полностью зависимые от человека. И зло, которое они могут причинить, строго регламентировано: царапины, укусы, на худой конец – лишай; да и ворота в преисподнюю охраняют вовсе не кошки, но кто конкретно – Икер позабыл.

– Не накладно путешествовать с таким зоопарком?

– Мы привыкли, – черный принц крови снисходительно улыбается. – И потом, это кошки, а не тигры.

– Очень красивые создания.

– Ориенталы.

«Ориенталы» – вот как называется эта порода. Не мешало бы запомнить. Заглянуть в Интернет при случае, чтобы узнать повадки ориенталов, а заодно поискать информацию о цвете их глаз.

– Она тоже очень хороша…

Икер снова отвлекается от магистральной темы разговора. Хотя и разговаривать больше не о чем: эту ночь принц провел в клубе (наверняка, найдется сотня свидетелей, которые смогут это подтвердить), он не видел и не слышал ничего подозрительного по возвращении в «Пунта Монпас», беседа с Виктором на ресепшене крутилась вокруг самых незатейливых туристических тем. Так почему бы теперь, когда профессиональный интерес инспектора удовлетворен, не поговорить о личном?

– Она?

– Женщина, которая опекает вашу сестру. Она ваша родственница?

– Она больше, чем родственница. Она многое сделала для нашей семьи. И продолжает делать. У нас особые отношения, но я не намерен это обсуждать.

То, что это «особые» отношения, ясно по прикроватному алтарю. По трем фотографиям в деревянных рамках. На двух из них сняты те, с кем Икер уже успел познакомиться: русская Дарья, ангел и сам Исмаэль (кошек на снимках нет). Один из снимков сделан на открытом воздухе и полон солнца; за спиной троицы просматривается большой приземистый дом, слишком мрачный для солнечного дня. Второй снимок можно назвать интерьерным, и на нем нет уже Исмаэля, только ангел и русская. Русская сидит в высоком кресле с резной спинкой, ангел устроился у нее на коленях. Обе делают вид, что читают книгу, но не забывают при этом исподтишка поглядывать в объектив. Третья фотография (она черно-белая и расположена в центре) резко контрастирует с остальными. Если два других снимка мог сделать кто угодно, пусть даже и кошки, то в этом явно прослеживается рука мастера. Настоящего художника. И объектом приложения его сил стала женщина. Лет тридцати пяти – сорока, очень красивая: перед фотографической, без всяких следов ретуши, красотой этой женщины меркнет и сходит на нет полузабытая красота Лусии и всех девушек, которых знал или когда-либо видел Икер. Даже русская, о которой инспектор неотступно думает, даже она не в состоянии тягаться с женщиной со снимка. Хотя… Они чем-то похожи. Вот только чем? Короткая стрижка, высокие скулы, нежный овал лица – на этом сходство кончается. И… начинается сходство с кошкой. Той самой, чей янтарный взгляд так испугал Субисаррету. Нынешнее внезапное открытие пугает не меньше, от него ломит затылок, а по спине бегут мурашки. Вот черт, за сегодняшний вечер Икера с переменным успехом одолевали самые разные (в основном детские) страхи, но этот страх сильнее всех остальных, вместе взятых. От лица женщины веет опасностью, но это не опасность капкана, из которого всегда есть шанс вырваться. Это опасность зыбучих песков, в которых можно пропасть навсегда.

Наверное, это и есть мать девочки и юного саксофониста, – вот первая мысль, пришедшая ему в голову.

Хорошо, что она умерла, – вторая.

Все последующие мысли не имеют никакого значения, ими Икер пытается защититься от ощущения собственной ничтожности: только ничтожный человек может радоваться чужой смерти, если, конечно, речь не идет о кровном враге. Женщина со снимка – никакой не враг, всего лишь несчастная мать двоих детей, она погибла насильственной смертью. «Ее убили», – вот что сказал Икеру ангел. Возможно, люди, совершившие это злодеяние, думали так же, как инспектор, с поправкой на время: «Хорошо бы ей умереть». Вот и случилось то, что случилось. А он, полицейский, сам того не желая, оказался на одной волне с убийцами, и это удручает больше всего.

– Во время того недоразумения с саксофоном вы общались с соседом по-английски? – говорит Субисаррета, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, которые вызвал портрет.

– Естественно.

– Никакого акцента вы не услышали?

– А должен был?

– Я просто задал вопрос.

– Нет, никакого акцента я не услышал. Это важно?

– Может быть. А может быть, и нет.

Любимая фраза Альваро. Ее брал напрокат сам Субисаррета, и не где-нибудь, а в Брюгге. Но с тех пор прошло два года, и все это время фраза пылилась в глубинах Икерова сознания, ни разу не востребованная. С чем связано ее возвращение? С трупом Кристиана Платта в красной пижаме или с обитателями номеров двадцать семь и двадцать девять?..

– Вы когда-нибудь были в Брюгге, Исмаэль?

В отличие от русской, африканец не медлит с ответом ни секунды:

– Мой первый опыт публичных выступлений связан с Брюгге. Прошло не очень гладко, но Брюгге мне понравился.

– И как давно вы были в Брюгге?

– Это имеет какое-то значение? В позапрошлом году. Май или июнь, точно не вспомню, но было довольно тепло.

– А… ваша семья?

– Мы почти никогда не расстаемся, и Брюгге не стал исключением из правил.

Позапрошлый год. Май или июнь. Не исключено, что художник Альваро Репольес и саксофонист Исмаэль находились там в одно и то же время. В одни и те же дни. Или день. И Исмаэль был там не один – с русской Дарьей, которую он зовет Дарлинг. С сестрой и кошками. Но главное – с русской, а она сказала инспектору, что знать не знает ни о каком Брюгге.

Почему она солгала?

Быть в Брюгге — не преступление. Не постыдный факт биографии, который необходимо тщательно скрывать от посторонних глаз. Наоборот, Брюгге – самая настоящая жемчужина в коллекции воспоминаний любого путешественника. Из Брюгге тащат все, что под руку подвернется: тонны фотографий и видеозаписей, рекламные проспекты, сувенирные кружки, брелоки, магниты на холодильник, футболки с надписью «I LOVE BRUGGE»; кружева и шоколад местного производства. Со временем кружева желтеют, а шоколад покрывается белесым налетом, что делает воспоминания о Брюгге еще более щемящими. Даже Икер, приехавший в Брюгге совсем не как турист, не удержался от покупки дурацкого магнита и набора открыток «Западная Фландрия». Открытки, правда, таинственным образом исчезли, а магнит Икер снял с холодильника сам.