Как певица она и впрямь не слишком хороша.

Карандаши на столе Иерая всегда лежат перпендикулярно листам бумаги, ручки – строго параллельно записным книжкам, экран и клавиатура большого компьютера поражают стерильностью. Линзы микроскопа протерты и блестят.

Именно в микроскоп и пялится сейчас Икер. Ничего особенного в чипе, даже увеличенном микроскопом, нет. Крошечная микросхема, только и всего.

– Думаю, чип был вшит изначально, – Икер непроизвольно касается собственного затылка. – И убийца не знал о его существовании. Иначе он обязательно бы его вытащил.

– А мог и не вытаскивать. Не исключено, что этот чип для убийцы вообще ничего не значил. А главной задачей было просто замочить бедолагу англичанина, и с ней он справился довольно успешно.

– А… покойный? Знал ли о чипе он?

– Инородное тело трудно не заметить…

– Выходит, знал?

– Я не сказал этого, – осторожничает Иерай. – Представь, к примеру… Ты становишься жертвой несчастного случая… Автомобильная авария, или камень на голову свалился… Да мало ли что может произойти! И вот, придя в себя… где-нибудь в частной клинике, обнаруживаешь шрам на затылке. Не станешь же ты вскрывать себе череп кухонным ножом, чтобы посмотреть, что там под шрамом?

– Нет, – вынужден согласиться Икер. – Что, если он вставлен не только для того, чтобы определять местоположение человека в пространстве и таким образом следить за ним на расстоянии?

– Для чего же еще?

– Мало ли… А если предположить, что он каким-то образом влияет на психику человека? Заставляет его совершать определенные поступки… Полностью диктует модель поведения. Как тебе такая мысль?

– Электронный зомби? – Иерай хмыкает и качает головой. – Я не любитель научной фантастики, извини.

– Считаешь, что это невозможно?

– Ну почему… Во всяком случае, это объяснило бы идиотские действия большинства политиков, и не только наших.

– На такие обобщения я не замахиваюсь, – вздыхает Икер. – Ну ладно, с чипом попробую разобраться сам. Что еще скажешь относительно трупа?

– Как я и предполагал, смерть наступила на рассвете, где-то в районе пяти тридцати – пяти сорока. Люди в этот временной отрезок спят особенно крепко, вне зависимости от того, насколько чиста их совесть. Покойный не только не успел сообразить, что происходит, он даже не проснулся.

– Предполагаемое орудие преступления?

– Похоже на биту для бейсбола. Во всяком случае, в ране я обнаружил микроскопические щепы. Удар был единственный, но очень мощный.

Не то чтобы выводы судмедэксперта не удовлетворили Субисаррету, но он ощущает смутное недовольство сказанным. Стройной картины не получается, связать высокие технологии (а чип относится именно к ним) и такую простецкую вещь, как бита для бейсбола, никак не удается. Элегантный пистолет с глушителем смотрелся бы выигрышнее. Снайперская винтовка и бомба с часовым механизмом, вмонтированная в запонки, – тоже. За этим стоят серьезные люди с серьезными намерениями, а кто может стоять за бейсбольной битой? Отморозок или группа отморозков, не имеющих никакого представления об элегантности.

– Значит, бейсбольная бита? – еще раз переспрашивает Икер в надежде услышать совсем другой ответ.

– Что-то вроде того.

– Выходит, ты не совсем уверен? Тебя что-то смущает?

– Сама рана. У нее слишком острые края. При ударе именно бейсбольной битой края получились бы более скругленными. И площадь повреждений была бы несколько шире.

– Как насчет трости?..

Трость всплыла в сознании Субисарреты внезапно, но это не абстрактная трость, вполне конкретная. Такую он видел прошлым вечером у старика-норвежца, того самого, что заселился в «Пунта Монпас» около восьми вечера. Инспектор столкнулся с ним и его женой в коридоре, выйдя из номера саксофониста.

Норвежцы стояли у двери номера Кристиана Платта и рассматривали желтые ленты.

– Что здесь произошло? – спросил старик, когда Икер поравнялся с ними.

– Разве непонятно? – ответила вместо инспектора жена старика. – Ничего хорошего от таких тесемок ждать не приходится. И подарки ими не перевязывают.

Субисаррета так и не смог вспомнить, видел ли он эту парочку в Брюгге или это были какие-то другие путешествующие старики, которых можно встретить в любом уголке Европы. Старость – лучшее время для путешествий, к тому же возникает дополнительный шанс избежать смерти: она может просто не застать тебя дома. А эти двое, к тому же, привыкли перемещаться налегке; оба – в летних куртках, кроссовках, немарких футболках и не сковывающих движение брюках. За спинами – маленькие рюкзаки, где легко поместится все необходимое: сувениры, походная аптечка, карты города; схема метрополитена, если он имеется в городе; термос с кофе и пакет с бутербродами. Старик и старуха выглядели самыми настоящими близнецами – кряжистые, основательные, с одинаково морщинистыми обветренными лицами. Разница состояла в незначительных деталях: на голове старухи красовалась легкомысленная панама цвета фуксии, старик же был в бейсболке с надписью «BOSTON RED SOX». Дешевый индийский браслет на правом запястье старухи уравновешивался такими же дешевыми электронными часами на левом запястье старика, и трость…

Старик опирался на трость.

Их не было в «Королеве ночи» полтора года назад, иначе Субисаррета обязательно бы запомнил эту трость, во всех отношениях примечательную. Черная, с массивным деревянным набалдашником в виде песьей головы, она никак не вязалась ни с бейсболкой, ни с копеечными часами. Голова пса показалась инспектору смутно знакомой, но это было опосредованное знакомство, скорее всего, связанное с какой-то просветительской телевизионной программой.

Не об Индии, как можно было бы предположить исходя из старушечьего браслета, – о другой стране, другой цивилизации, очень древней.

– Занятная вещь, – произнес Субисаррета, разглядывая стилизованную песью голову.

– О чем вы, молодой человек? – живо отреагировала старуха.

– Я имею в виду трость.

– А я что говорил? – старик улыбнулся и нежно погладил пальцами набалдашник. – У молодого человека хороший вкус. Не то что у тебя, Грета.

– Дело не во вкусе, а в твоей привычке тащить с барахолок всякую дрянь, Каспер. Она меня пугает, эта проклятая трость.

– Тебя пугал даже молочник, который мы купили в Остенде. Помнишь его, дорогая?

– Как не помнить, Каспер! Всякий раз, когда ты наливал из него молоко, я молила бога, чтобы он разбился.

– Так это тебя нужно благодарить за то, что он и разбился в конечном счете?

– Уж не знаю, меня или бога, но дышать мне сразу стало легче.

Старуху зовут Грета, старика – Каспер, и это единственное, что выяснилось из мелкой перепалки двух замшелых пней. Да еще то, что они по-разному смотрят на самые обычные вещи, будь то молочник или трость. Икер пытается представить себе ставший камнем преткновения молочник, но ничего, кроме невинного куска фарфора, не вытанцовывается.