В лесу, за которым, судя по карте, их ждал хутор Волчий, сделали привал. Послали вперед наблюдателей, обмотали копыта коней мешковиной, чтобы легче отличать своих, повязали на левую руку белые тканевые лоскуты. Выждали, пока ночь стала сереть, и медленно двинулись вперед. Отборные кавалерийские кони умнее иного человека: перестали фыркать и трясти гривами и как будто даже поступь их сделалась мягче. Узкий месяц едва светил в вышине, растворяясь в лучах еще невидимого на земле солнца.

— Все тихо! — доложили наблюдатели. — Никакого движения, часовые если и выставлены, то скорей всего дрыхнут…

Осмотрелись. Вот он, Волчий! Всего четыре домика — рассыпались по склону сразу за опушкой леса. Ниже, к излучине реки — огороды. Выше — пасека.

Все приказы были отданы ещё в штабе, роли распределены. Каждый знал, как действовать.

Спешившись и привязав коней к деревьям, группа Ангела Смерти вошла в хутор. Рассыпались по двое на каждый дом. Пшенкин, Петрищев и остальные бойцы верхом двинулись следом, забирая по краю, охватывая Волчий живым кольцом, словно на облавной охоте.

Собака залаяла и тут же, надсадно кашлянув, умолкла, будто подавилась собственным лаем. Или костью поперхнулась. Комэск отправил Сидора к дальнему дому, сам с двумя бойцами остался на месте.

Звуки, доносившиеся из темноты, непривычное ухо вряд ли связало бы с боевой операцией: тяжкий вздох, скрип двери, стукнула створка окна, чьи-то подошвы грузно приземлились на землю, кто-то поскуливает — возможно, приснилось страшное. Но Семенов, удобно устроившись в седле и вслушиваясь в погожий июльский рассвет, отмечал: сняли часового, вошли в первый дом, во второй, взяли кого-то, выволокли с кляпом во двор… Но вот со стороны ближайшего к лесу дома грянули, почти сливаясь в один, два выстрела. Гулко прокатилось вдоль реки эхо, испортив вроде бы тихое деревенское утро.

Комэск, держа маузер наготове, пустил Чалого на выстрелы, зорко всматриваясь в заметно редеющие серые сумерки, чтобы не пропустить фигуру без белой повязки. Но навстречу ему, убирая оружие в кобуру, со двора неторопливо вышел Ангел Смерти.

— Задание выполнено, товарищ командир, — сказал он. — Тут двое дёрнулись, пришлось успокоить.

— Остальные что?

— Взяли чисто. В тёпленьких постельках…

— Кот и Весёлый задержаны?

— А то. Лично вязал, — он развёл руками. — Ну, и приложился слегка. Для революционного воспитания!

Комэск только крякнул, но ничего не сказал. Коломиец свое дело туго знает, его учить — только портить!

Ангел Смерти залихватски свистнул, и подлинная картина происходящего в тот же миг проявилась: хутор мгновенно ожил, от соседних домов в его сторону двинулись бойцы, подталкивая перед собой захваченных в плен клюквинцев — босых, в исподнем, руки связаны за спиной, во рту кляпы. Восемь человек. У некоторых разбиты лица, у одного на месте глаза пунцовый пузырь. Веселый то и дело оглядывался, вертел головой, стараясь разглядеть — какие силы у семеновцев, да как расположены: видно, прикидывал, как уйти. Блатные никогда не оставляют надежды на побег. Кот ковылял рядом, кособочась и прихрамывая, грудь его была перевязана бинтом.

— Ох, сдается мне, я знаю, чья это пуля тебя достала, — холодно проговорил комэск. — Ты не из тех, похоже, кто привык дела до конца доводить! А меня батя покойный учил: недоделанное дело бедой обернется. Потому я на коне, а ты стреноженный! Так-то…

— Да это всё наш умник белогвардейский, Челюсть, — отозвался Кот. — Хрен бы его взял! Я и не знал, куда он гранаты бросает… Потом только… Ну, он свое получил, да и мне ни за что досталось! А ведь я даже пистоля не вынул! Но ты молодец! Ничего не скажу — ты лучше меня стреляешь, сдаюсь…

— Это ты про что рассказываешь? — недобро скривил губы Семенов. — Про соревнования наши? Или про то, как меня чуть на куски не разорвали?! Если б живот не схватило, я бы так в кровати и остался!

— Сироту казанскую разыгрывает, сука! — зло сказал Петрищев.

— Так говорю же, братцы, ошибка вышла! Короче, дело житейское… Пошумели, постреляли. Война кругом. А на войне и не такое случается! Все живые, вот и нас зацапали! Вы еще в выигрыше!

— А ребят наших закололи, это ничего?! — бойцы «Беспощадного» зароптали, кто-то щелкнул затвором. Кот огляделся, пожал плечами вроде как обиженно, сплюнул. — Ну, банкуйте, ваша сила! Я все честно обсказал, как было.

— Значит, ты и ни при чем? А Челюсть-то кто такой? И как он с тобой в Сосновке оказался? — спросил Семенов.

— Да хрен его знает! Клюквин его маэстро называл. У него, говорил, диверсий было больше, чем у тебя баб. Слушайте, говорил, его как мамку в детстве не слушали… Ну, и вот оно как обернулось, — Кот широко улыбнулся, словно предлагая комэску разделить его шутливый настрой.

— Да, смешно, — кивнул Семенов. — Только он не знал, где я живу. А ты знал!

— Не только я… Вон и Веселый знал. Правильно говорю, Веселый? Ты ж там был… на стрёме стоял.

— Гнида ты, Кот! — зло отозвался Веселый. — Решил под нового хозяина заползти? Клюквину угождал, теперь к Семенову прислоняешься?

— А как ты думал? — вызывающе подмигнул Кот. — Мне фартит! Кто смерти не боится, тот завсегда спасается!

— Ладно, с этими все ясно! — закончил разговор комэск. — А там кто стоит?

— Местные жительницы, — Пшенкин подтолкнул вперед двух молодых женщин — испуганных и бледных, в цветастых, неуместного городского покроя, сарафанах. Уже рассвело, и было видно, что они напудрены и размалеваны помадой. К ним жались две девочки, каждой на вид лет тринадцать-четырнадцать.

— Вот, командир, все, кто остался, — сказал Пшенкин — Живых больше нет. Мужиков они поубивали… Там, за огородами, могилки… А женщин и детей…

Кубанский казак осекся, закончил скомкано.

— Ну, в общем… их по очереди…

— Вот гады! — сказал комэск и повернулся к Коту. — Не надейся на фарт, бандит! Не спасет он тебя на этот раз! Да и дружков твоих тоже…

Он слез с коня, подошел к женщинам. При его приближении они напряглись, невольно отворачиваясь. Та, у которой губы были неумело накрашены помадой, разрыдалась, упав спиной на забор, сползла вдоль него, охватила голову руками.

— Господи! Да когда это закончится!

Семенов присел рядом с ней, собирался что-то сказать и не смог. Неловко погладил по голове, поднялся.

— Командир!

Два бойца тащили увесистый лакированный ларь. Выставили перед комэском, откинули крышку. Первые лучи солнца заиграли на золоте и серебре. Ларь был набит под завязку украшениями, ложками, часами и портсигарами. Наклонившись, Семенов прихватил в щепотку несколько украшений, поднес поближе. На некоторых сережках следы крови: вырывали прямо из ушей. Он брезгливо бросил их обратно.

— Стало быть, вы и есть та самая банда, которая грабила и убивала целые семьи в окрестностях, — процедил Семенов и внимательно оглядел пленных. У Веселого и Кота всё, что называется, на лбу написано: прожженные уркаганы, таких не исправишь! Но у остальных-то обычные лица, такие же, как у конвоировавших их бойцов «Беспощадного»! Как же так?!