«Куда потяни, туда и склонятся, — подумал Семенов. — Но этих не успели на свою сторону перетянуть. И шансов для них никаких не осталось. Были да все вышли. Теперь только ответ держать».

— За измену трудовому народу, бандитизм и насилие над мирным населением всех расстрелять! — громко сказал он. — А Веселого с Котом — в сторону! К ним у Пшенкина счеты имеются…

Один из клюквинцев замычал, пытаясь вытолкнуть кляп, задёргался в цепких руках Петрищева. Ангел Смерти не замахиваясь, ткнул его кулаком в живот. Тот утробно ёкнул и затих.

— Уведите-ка их в дом, — сказал комэск тихо Сидору, указав глазами на женщин и девочек, жмущихся к забору.

Когда дверь за ними плотно закрылась, бандитов выстроили на опушке и расстреляли — буднично, без драматизма и обвинительных речей, как будто выползших из разворошённого гнезда гадюк передавили.

— Теперь очередь твоих должников! — кивнул Семенов Пшенкину. — Они на невиновных людях хотели шашки пробовать… Вот пусть на себе почувствуют!

Кубанец подошел поближе, стал, расставив ноги, глянул исподлобья. Кот смотрел прямо в глаза, Веселый опустил голову и рассматривал землю под ногами.

Раз! Гурда вылетела из ножен и взлетела вверх, да там и осталась, будто Пшенкин выполнил команду «Шашки — вон!» или замер, салютуя своей присяге о беспощадности к контрреволюции. Солнце уже освещало происходящее, только выкованная лет сто назад сталь не блестела в ярких лучах: на взлете гурда пересекла шею Коту — вошла ниже кадыка и вышла под затылком, поэтому темные потеки выкрасили треть клинка и стекали на остальную его часть. Кот бревном опрокинулся на спину, голова откатилась в сторону. Бойцы попятились, чтобы сапоги не забрызгать.

Два! Шашка упала вниз, обрушив мощный, почти беззвучно рассекающий кости удар, в основание шеи Веселого. Правда, разрубить его наискось, как когда-то обещал Пшенкин — от плеча до противоположного бедра, не получилось: такие удары удаются только с вздыбленного коня, чей вес добавляет мощь руке всадника, да и не каждому они под силу. Семеновцы все это прекрасно понимали.

— Молодец, Пшенкин, хороший рубака! — сказал Семенов, и бойцы одобрительно загудели.

— А это, трофеи, куда денем? — поинтересовался Петрищев, указывая на ларь с награбленным. — Может, возьмем по малости?

— Я тебе возьму! — комэск показал кулак. — Это не трофеи, это доказательства бандитизма! В полк отвезем. Да женщин с девочками туда же отправим. Здесь-то они пропадут, а там найдется работа — или на кухне, или в госпитале, или в прачечной. Давайте, по коням!

И отряд двинулся в расположение эскадрона.

Теряя бойцов, принимая в свои ряды новых, эскадрон «Беспощадный» продвигался по кровавому лабиринту Гражданской войны. Люди гибли, теряли веру в человеческое, но одновременно другие, проходившие с ними плечом к плечу через те же испытания, исполнялись веры — в нового, идейного и сознательного человека, в новую — счастливую и справедливую жизнь.

Одни ломались — кто на чувстве страха, кто на голоде и недосыпе, кто-то, поддавшись минутной слабости, внезапному помутнению разума. Другие преображались на глазах, из затурканных, неуверенных мастеровых и сельских лапотников превращаясь в матёрых вояк, в несгибаемых героев, живущих тем, что значимей жизни и смерти — тем, что они называли Мировой Революцией. И кто окажется по ту или иную сторону: кто преодолеет себя и станет крепче стали, кто уступит собственным слабостям и соблазнам войны, готовой списать всё и оправдать любое преступление, — угадать было невозможно. В огненном горниле закалялась сталь, но прогорало и разрушалось все остальное, даже железо.

Комэск Семенов, стоя вплотную к огню, как опытный кузнец, отбирал нужные заготовки и отбрасывал выбраковку. Несмотря на бешеную круговерть красного колеса, смену времён, мест, побед и поражений, людей, — одно оставалось неизменным: он стальной рукой поддерживал в эскадроне дисциплину.

Слухи о «Беспощадном», порядки в котором — строже не придумаешь, но командир о подчинённых печётся, что твоя квочка о выводке, прокатились по всему Южному фронту. Из занимаемых эскадроном деревень многие мужики, не желавшие попасть под начало к Семенову, уходили — кто к белым, кто шататься по разорённым, бесхозным пока городам и весям, кто отсиживаться по лесам и подполам. Но появились и такие, которые сами приходили в эскадрон. Просились. Произносили чаще всего неумелые, безграмотные, но пламенные речи. Пулеметные ураганы, сабельные рубки и голод, — всё, что мог предложить им Семенов. Но с каждым месяцем, с каждой новой победой, одержимых среди новобранцев становилось всё больше. Семенов принимал их в строй спокойно, не выказывая радости, но сердце комэска ликовало: не зря, всё не зря… Наступит, обязательно наступит ожидающее впереди Светлое Будущее!

Очередное испытание свалилось, откуда не ждал.

Выбив белых из Пятихаток, гнались за отступающим противником по пятам, не давая закрепиться. Сопротивление в селе оказали ожесточенное, потери были серьёзные. Своих раненных беляки не бросили и даже некоторых убитых вывезли, перекинув поперек седел — всё говорило о том, что на этот раз эскадрону противостоит крепкое боевое подразделение, гвардия генерала Шкуро. Семенов рассчитывал, не давая белоказакам опомниться, добить их и прогнать остатки соединения как можно дальше, продавить линию фронта вглубь, подзадорив тем самым фланги: пусть поднажмут. Не хотелось увязать здесь: край был голодный, штаб помочь провизией не обещал — не ладилось в последнее время с поставками продовольствия, несмотря на то, что тыловиков начали расстреливать за саботаж.

По пути отступления белых — поля верст на десять, гнать лошадей, вторую неделю нормально не кормленных, немалый риск — не загнать бы насмерть — но боевой азарт, вперемешку с расчетом, взяли верх.

Семенов вырвался на Чалом вперёд и, оглядев через плечо строй, скомандовал четвертому взводу, чтобы немного придержали коней. Когда строй выровнялся, он выхватил шашку и, свистнув, покрутил над головой, подавая сигнал всем взводам: «Рысью, вперёд!»

Кони у белых были получше, они бы, наверное, смогли уйти. Но те, которые тащили на себе по два седока, отстали — и вражеский командир, развернув сотню, ринулся в контратаку. Этого Семенов и ждал: гвардия — она и есть гвардия. Только теперь сотню заманили в ловушку, и придется ей расплатиться по всем счетам. Настало время коронного Семеновского манёвра.

— Эскадрон, назад! — хрипло крикнул Семенов. — Тачанки к бою!

Державшийся рядом сигнальщик протрубил условную мелодию. Этот манёвр был многократно и тщательно отработан: два взвода развернулись налево, два — направо, на освободившееся место вынеслись четыре тачанки. Взметая клубы пыли, они развернулись на месте, ставя пулемёты на прямую наводку, чтобы те получили возможность собрать свою смертельную жатву.

— Огонь!

Тра-та-та! Тра-та-та! Свинцовые струи с двухсот метров обрушились на атакующую сотню. Осаживать коней было уже поздно — на такой дистанции, да в неминуемой толчее сломавшегося строя пулеметчики перемололи бы их всех. И белые пришпорили коней, несясь навстречу тысячам пуль, чтобы скорей проскочить смертоносную полосу, смять красные тачанки, откупиться от них малой кровью. Но кинжальный огонь — серьёзная вещь! Летели наземь убитые люди, ржали и хрипели раненые кони, истошно орали командиры. И все-таки дистанция сокращалась, медлить было нельзя.