даже искорку доброты по отношению ко мне. Я потребовал, чтобы он разрешил послать письмо моему опекуну, чтобы тот немедля пришел и разобрался, что я устал иметь дело с помощниками врача и санитарами, которые меня игнорируют и обижают. Он не выполнил мою просьбу.

Кусочек стекла, который просмотрели санитары, был размером с ноготь большого пальца. Если я правильно помню, он откололся не от лампы. Вероятно, его спрятал в уголке квадратного окна предыдущий пациент. Что ж, если слово – оружие писателя, то таковым при определенных обстоятельствах может быть и стекло. Мысль, пришедшая мне в голову, казалась великолепной, так что я решил нацарапать ее, а не писать карандашом, который легко смыть. На самой верхней части двери за несколько минут до того, как она ударила мне по голове, я выцарапал свои чувства. Они были искренними, пускай и не стали классикой: «Благослови Господь наш дом, ведь он Ад».

Утренняя драка разбудила во мне аппетит, и я съел обед с удовольствием, хоть и не без труда, потому что удушение ослабило мою глотку. Подав мне еду, санитары снова оставили меня без внимания. Первую часть дня я провел, придумывая, как заманить их обратно и заставить отнести записки главному врачу и его помощнику. Они продолжали игнорировать меня. К закату мой утренний гнев уступил возбуждению, которое оказалось эффективным. Всего лишь несколько дней тому назад я обсуждал свой случай с помощником врача и рассказал ему о суицидальном порыве, который был столь силен в период депрессии. Теперь я думал, что фальшивая попытка самоубийства испугает санитаров, и они позовут доктора, с которым я очень хотел поговорить: особенно из-за его тщательно выверенного равнодушия. Никто в мире не любил жизнь сильнее, чем я в тот момент, и ложная трагедия, которую я подстроил в конце дня, была отличным фарсом. Если у меня и были амбиции, то я хотел прожить достаточно долго, чтобы обрести свободу и отправить за решетку этого доктора и его мужланов-приспешников. Моей целью было завладеть их вниманием.

В то время года солнце садилось в половину шестого, и ужин подавали приблизительно в это время. В моей комнате было так темно, что различить предметы можно было с трудом. Я начал приготовления где-то за четверть часа до того, как санитар должен был явиться с ужином. Сцена действия должна была соответствовать сюжету, поэтому я порвал бумаги, которые у меня были, и уничтожил другие предметы в комнате, как мог сделать безумный человек; чтобы завершить образ безумия, я специально сломал свои часы. Потом я снял подтяжки, привязал одну к изголовью, сделал петлю из другой. Ее я аккуратно пристроил себе на шею. В нужный момент я положил подушку на пол рядом с изголовьем и сел на нее – я изображал легкую смерть. Затем я слегка потянул за петлю, чтобы все выглядело правдоподобно. И последним в своей жизни (или, скорее, постановочной смерти) я добавил клокотание: я булькал, совсем как в раннем счастливом детстве.

Ни один школьник в мире не получал столько удовольствия от розыгрыша, сколько я получил от своего. Вскоре я услышал шаги санитара, несущего мой ужин. Когда он открывал дверь, то и понятия не имел, что внутри его ждет нечто необычное. Он зашел из освещенной комнаты в мрачную, и несколько секунд ушло у него на то, чтобы понять ситуацию. Он понял ее не до конца: он решил, что я нахожусь без сознания от удушения. В состоянии огромного волнения этот мужлан (с которым мы дрались утром) позвал второго, и вскоре меня освободили из комической петли, пусть и думая, что я в агонии или даже умер. Теперь они не кричали и не оскорбляли меня. Они говорили добрые слова и сожалели о том, что мне пришлось прибегнуть к таким мерам. Их доброжелательность и правда была искренней, но для меня ее оказалось мало, потому что ее, безо всяких сомнений, вызвала мысль о последствиях, которые могла повлечь их невнимательность. Пока они находились в водовороте эмоций, я продолжал играть свою роль, притворяясь, что прихожу в чувство.

Вскоре после моего спасения из лап «жизненной» смерти санитары подняли и понесли мое слабое тело и хохочущую душу в комнату рядом, где меня аккуратно положили на кровать. Я делал вид, что постепенно прихожу в себя.

– Зачем ты это сделал? – спросил один из них.

– Какой смысл жить в таком месте, когда на тебя нападают, как вы сегодня? – спросил я. – Вы с доктором игнорируете меня и мои просьбы… Вы даже стакан воды между приемами пищи мне не приносите, отказываете в других просьбах, не имея на то право. Убей я себя, вас бы обоих уволили. И если бы мои родственники и друзья выяснили, что вы напали на меня и игнорировали мои просьбы, вероятно, вас обоих бы арестовали и засудили.

Отчет о произошедшем уже был отправлен доктору. Он поспешил в отделение и появился, едва дыша. Скорее всего, мой фарс был воспринят как настоящая трагедия. В момент, когда он вошел в палату, я прекратил притворяться.

– Теперь вы, трое мужланов, находитесь передо мной. Я расскажу вам кое-что, о чем вы не знаете, – сказал я. – Вы, наверное, думаете, что я пытался покончить с собой. Это была простая уловка, чтобы привлечь ваше внимание. Когда я угрожаю вам и говорю, что моя единственная цель в жизни – протянуть столько, сколько понадобится, чтобы выйти на свободу и рассказать всем, какое насилие творится в местах, подобных этому, вы смеетесь надо мной, верно? Но на самом деле это и есть моя цель, и если бы вы хоть что-то понимали, вы бы знали, что физическая расправа не доведет меня до суицида. Вы можете и дальше применять ко мне силу и лишать меня прав, держа в заключении и не давая видеться с родственниками и друзьями, но придет время, когда я заставлю вас ответить. Я засажу вас в тюрьму, где вам самое место. Или, если не получится, по меньшей мере я добьюсь вашего увольнения из этого заведения. Запомните мои слова.

Доктор и санитары восприняли мои заявление с характерной прохладой. Подобные угрозы достаточно часто звучат в таких местах и не оставляют впечатления: люди не держат своих обещаний. Во время своей речи я и правда хотел посадить этих людей за решетку. Сегодня у меня нет подобного желания, потому что они тоже были жертвами порочной системы, которой подвергся я. В каждом заведении, где придерживаются дискредитировавших себя принципов «сдерживания», царит очень жесткая атмосфера. Дайте любому человеку