заведение и был переведен в больницу штата, – я постоянно находился под замком (в этой камере или другой палате) или под наблюдением санитара. Больше половины времени я провел в крепких, но жестоких объятиях смирительной рубашки – в целом около трехсот часов.

Я страдал от этого, но еще страдал оттого, что находился в изгнании. Я был отрезан от всех прямых и честных способов общаться с моим опекуном, назначенным государством (собственным братом), другими родственниками и друзьями. Со мной больше не разговаривал даже добрый главный врач. Я видел его дважды, но наши встречи были столь коротки, что я не мог убедить его, что нахожусь в смертельно опасном положении. Эти разговоры случились в два воскресенья во время моего изгнания, потому что именно по воскресеньям главный врач обычно делал обход.

Да и как же я мог оспорить свое дело, если моей кафедрой была камера с мягкими стенами, а паствой – за исключением главного врача – те люди, кто применял ко мне физическую силу? В то время загнанное внутрь возмущение выливалось на слушателей бессвязно, и замечания казались лживыми. Речь путалась. В состоянии эйфории я говорил быстро и скакал от мысли к мысли. То, что я умудрялся писать на клочках бумаги, конфисковывалось Джекилом-Хайдом. Как бы то ни было, главный врач узнал о моем лечении только через несколько месяцев (хотя я уже был в другом месте), когда губернатор штата обсудил с ним эту тему. Как я добился того, чтобы эта беседа произошла, несмотря на то, что был пленником в другом месте, я расскажу в свое время. И прошло несколько дней после того, как я покинул это заведение и оказался в другом, прежде чем я увидел своего опекуна впервые за полтора месяца. Только тогда и он узнал о том, как со мной обращались. Из своего офиса в Нью-Хейвене брат несколько раз звонил помощнику врача и спрашивал о моем состоянии. Джекил-Хайд говорил ему, что я нахожусь в состоянии возбуждения и меня трудно контролировать, но даже не намекнул, что меня каким-то образом удерживают. Доктор Джекил обманул всех и – как выяснилось – обманул сам себя: если бы он понял, что в один прекрасный день я буду способен его выдать, его жестокость точно уступила бы место скромному поведению.

Насколько беспомощен может быть пациент и в какой степени он находится во власти врачей, хорошо показывает поведение данного человека. Однажды, на третьей неделе моих мучений в смирительной рубашке, я отказался принимать лекарство, которое протянул мне санитар. Некоторое время я пил это безобидное зелье, не выражая протеста, но сейчас решил, что, раз санитар отвечает отказом на большую часть моих просьб, я не буду соглашаться на его. Он со мной не спорил, просто доложил об отказе доктору Джекилу. Несколько минут спустя доктор Джекил, вернее, Хайд, вошел в камеру с мягкими стенами в сопровождении трех санитаров. Меня уже нарядили на ночь – в смирительную рубашку. Хайд держал в руке резиновую трубку. Санитар с лекарством стоял неподалеку. Два года мне угрожали тем, что прибегнут к «трубке», если я буду отказываться принимать лекарства или есть. Я начал рассматривать эту угрозу как миф, но вид трубки в руках моего мучителя убедил меня в том, что она настоящая. Я понял, что доктор и его подопечные подошли к делу серьезно, поскольку я пережил уже много мучений. На этот раз я решил уступить и избежать того, что они готовили.

– Что вы собираетесь с этим делать? – спросил я, глядя на трубку.

– Санитар сказал, что ты отказываешься пить лекарство. Но мы тебя заставим.

– Да приму я ваше лекарство, – ответил я.

– Уже поздно.

– Хорошо, – сказал я. – Засовывайте лекарство в меня так, как вам кажется нужным. Но придет время, и вы пожалеете об этом. Когда наступит час, будет непросто доказать, что у вас было право принуждать пациента принять лекарство, которое он согласился выпить. Мне кое-что известно о вашей профессиональной этике. Вы не имеете права ни на что, вы должны помогать пациенту. Вы знаете это. Все, что вы пытаетесь сделать, – это наказать меня, и я предупреждаю вас, что буду идти за вами по пятам до тех пор, пока вас не уволят из этого заведения и не исключат из Государственного медицинского общества. Вы – позор своей профессии, и это общество рассмотрит ваше дело очень быстро, когда его члены, мои друзья, об этом услышат. Более того, я доложу о вашем поведении губернатору штата. Он может предпринять некоторые шаги, пускай это и не государственное учреждение. Будьте вы прокляты и делайте что хотите!

Несмотря на мое состояние, я говорил достаточно связно. Доктор явно заволновался. Если бы он не боялся потерять уважение в глазах санитаров, которые стояли рядом, я думаю, он дал бы мне еще один шанс. Но он был слишком горделив и труслив, чтобы отступить. Я не ожидал, что операция будет приятной, но хотел посмотреть, на что он способен. Они с санитарами знали, что у меня есть козырь-другой даже в рукаве смирительной рубашки, поэтому предпринял меры предосторожности. Я лежал на спине, от пола меня отделял только матрас. Один санитар держал меня. Другой стоял рядом с лекарством и воронкой, через которую он должен был налить дозу лекарства, как только мистер Хайд вставил трубку мне в ноздрю. Несмотря на то, что умело введенная трубка не причиняет боли, мистер Хайд сделал саму операцию болезненной. Он пытался по-всякому, однако не мог вставить трубку правильно, хотя я ему и не мешал. Смущение лишило его всякой ловкости. Казалось, что прошло десять минут, хотя на самом деле, наверное, вдвое меньше этого, и он сдался, но не до того, как у меня пошла носом кровь. Он был очень огорчен, когда им пришлось удалиться. Я предчувствовал, что скоро они вернутся. Так и вышло. Пришли они с новым пыточным инструментом. На этот раз доктор вставил мне между зубов большой деревянный штифт – чтобы я не закрыл рот, хотя обычно он предпочитал, чтобы я молчал в его присутствии. Потом он поместил мне в горло резиновую трубку, санитар поправил воронку, и лекарство, вернее, жидкость – на меня она не оказывала никакого лечебного эффекта, – полилось внутрь.

Как было написано в немногословных отчетах для моего брата, за эти три недели я не выказал признаков улучшения. Он надеялся на обратное и специально поехал в больницу, чтобы выяснить все лично. Его встретил не кто иной, как доктор Джекил, рассказавший ему, что