культуру, развившуюся под значительным арабским и византийским влиянием, настолько резко стали отличаться от массы общинников [т. е. славянского населения страны. — авт.], что возникла необходимость в особом названии этих групп» [подчёркнуто нами. — авт.]. «Так возникло, — говорит проф. Юшков, — название Русь…». Спрашивается, у кого же возникла эта необходимость? У славянского ли населения, у городской, ли особой, поднявшейся экономически, культурно и политически над массовым славянским населением социальной группы, при дворе ли князя, или у чужеземного скандинавского купца? На этот естественный вопрос проф. Юшков не даёт ответа.

Термин русь есть племенной термин, а племенные термины имеют обыкновенно свою историю, и так просто, как это рисуется проф. Юшкову, не возникают. Правильное истолкование такого сложного племенного термина, как термин русь, требует, прежде всего, обращения к материалам исторической этнографии, что и проделано нами выше. С нашей точки зрения, предложенный нами выше опыт истолкования термина «славяне — русь» представляет собою, несомненно, последнее слово нашей советской науки.

Если принять это истолкование, то сам собою должен отпасть и второй вопрос, на котором в своей интересной статье останавливается проф. Юшков, — вопрос о том, славянский это термин или не славянский. Не уверенный в правоте своего высказывания, проф. Юшков склонен думать, что он, вероятно, не является славянским. Конечно, этот термин не славянский, а дославянский. Но поскольку он восходит к племенному наименованию одного из доиндоевропейских и дославянских племён, которое вместе с рядом других таких же доиндоевропейских племён легло в основу позднейшего славянского этнографического образования, постольку термин русь является вместе с тем и славянским термином. Славяне преемственно унаследовали его от своих далёких дославянских предков.

Только при таком истолковании происхождения термина русь становятся понятными и сохранённый летописью терминологический дуализм в этнографической номенклатуре древнекиевских документов и значение термина русь, руськпй, как политического вначале, по преимуществу, термина для славян, подданных Киевской Руси, и противопоставление руси славянам. «И рече Олег: ищиите пре паволочиты Руси, а словеном кропиньны»; «Посла Олег мужа своя построит мира и положит ряд межю Греки и Русию». т е. между Византией и Киевской Русью; «И заповеда Олег, дати боем на 2000 корабль по 12 гривне на ключ, и потом даятн уклады на Русьские грады: первое на Киев, также на Чернигов, и на Переславль, и на Полотеск, и на Ростов, и на Любечь, и на прочая грады, по тем бо градом седяху велиции князи, под Олегом суще».

В этом списке городов нет ни Смоленска, ни Новгорода, ни Пскова, ни Ладоги. А ведь это крупные племенные центры. Следовательно, в это время они не были ещё «под Олегом», т. е. не входили в состав Киевской Руси, не были руськими городами, а были городами славянскими, откуда в армии Олега приходило немало тех самых наёмников словен, которым он предложил довольствоваться «кропиньными», т. е. полотняными парусами в противоположность своим непосредственным подданным, киевлянам — руси, которые получили от него «горе паволочитые», т. е. паруса из дорогой и прочной шелковой ткани — паволоки.

По-видимому, в начале XII в., когда составлялась «Повесть временных лет», в киевской общественности не было никакого сомнения в том, что терминами словене и русь испокон веков именовался один и тот же народ — словене. «Темь же Словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есмь. Русь». - читаем мы в «Повести временных лет». Убеждение летописца в племенном единстве и тождестве словен и руси даёт ему основание утверждать, что апостол Павел, по преданию учитель западного славянского народа, тем самым является и нашим учителем, т. е. учителем Руси, русского народа: «Темь же и нам, Руси, учитель есть Павел, понеже учил есть язык Словеньск… А Словеньск язык и русьскый един есть…».

Для киевского учёного книжника XII в. этот вопрос был совершенно ясен и не вызывал никаких сомнении. Но терминологический дуализм, по-видимому, и тогда интересовал людей и, вероятно, вызывал недоумения и споры. Ответом на эти споры и явилось положительное утверждение летописца: «А Словеньск язык и Русьскый един есть, от варяг прозвашася Русию, а первее беша Словене; аще н Поляне звахуся, но Словеньска речь ве; Полями же прозвашася, зане в поли седяху, а язык Словеньск бысть им един».

Как мы видим, летописец не ограничился простым утверждением того, что он знал и в чём был убеждён, т. е. что славяне и русь — это один и тот же народ, что мы, русь, русский народ, испокон веков принадлежим к числу славянских народов и представляем собою такой же славянский народ, как и прочие славяне, — «ве бо един язык Словеньск: словене, иже седяху по Дунаеви, ихже преяша Угри, и Морава, и Чеси, и Ляхове, и Поляне, яже ныне зовомая Русь». С целью быть более убедительным и понятным для своих читателей, летописец в дополнение к своему рассуждению, для его иллюстрации приводит общеизвестный конкретный пример терминологического дуализма — поляне: хотя этот народ и назывался полянами, потому что они жили в степи, а по речи это были славяне, тот же славянский народ.

Но откуда же ведёт своё происхождение название славян русью? На этот вопрос летописец даёт свой собственный с его точки зрения совершенно определённый ответ: так их прозвали, говорит он, варяги, а раньше они были и назывались славянами [63].

6. Племенные группировки и основные культурные центры русского народа в IX в.

Как мы уже знаем, по представлению восточно-мусульманских писателей IX–X вв., население современной им Руси делилось на три обособленные группы племён. Так, например, Истахри говорит: «Русы состоят из трёх племён, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живёт в городе, называемом Куяба, который город больше Булгара; второе племя называют Славия и ещё племя называют Артания, а царь его находится в Арте… Арта находится между Хазаром и великим Булгаром, который граничит с Румом к северу…» [64].

Такая группировка восточно-славянских племён в IX–X вв., восходившая, надо полагать, и к более раннему времени, не чужда была, по-видимому, и представлениям древнерусского летописца. Так, например, в летописи (по Лаврентьевскому списку) под 6367 (859) годом мы читаем: «Имаху дань Варязи из Заморья на Чуди и на Оловенех, на Мери и на В(е)сех, и (на) Крнвичех; а Козари имaxy на Полянех и на Северянех и на Вятичех» [65].

Таким образом, согласно показаниям летописи, новгородские славяне и кривичи в IX в. находились в