— Хорошо всё, — огрызнулся братец уж больно зло.

Словно и скрыть хотел недуг свой, а никак не мог.

— Как знаешь, — Медведь дёрнул плечом, продолжая орудовать лопатой, помалу двигаясь вперёд. — Только не хлопотать бы после вокруг тебя Ладейке, когда ты в лихорадку свалишься.

— Не свалюсь, — махнул рукой Ждан.

И замолчал. Больше Медведь не стал его тревожить: мужик взрослый, семьёй вон обзавёлся и за Руславом присматривать взялся, зная, что у брата старшего дни непростые выдались. Справится.

Когда к началу гуляний уж всё почти было готово, потянулись в весь родичи из Росной. Ещё шумнее стало вокруг, люднее — всё сновал кто-то по улице, то в один двор, то в другой. Затопили бани, дым печей стал гуще и ароматнее. Заглушали его запахи готовой уже снеди и взваров ягодных. Появились первые ряженые, сбиваясь ещё кучками, замышляя что-то. Хохот и песни гремели то тут, то там. Детей, кто помладше, и не может пока гулять вместе со старшими, оставляли нынче под пригляд стариков.

Как собрались все на вечевом поле, отправились к святилищу всей толпой. А там волхвы принесли в требу козла. Кружили ряженые рядом со жрецами, как лилась горячая кровь на требный стол. Заклинали они Око, что всю зиму Хорс по небу водил, поворачивать уж на весну, чтобы не задерживалось. Как начнёт день прибывать — так и на душе веселее станет, наполнится она надеждами на справный и щедрый год. Гудело в ушах от песен громких; от мельтешения буйно пляшущих ряженых в глазах всё рябью подёргивалось. И пытался Медведь высмотреть среди женщин Ведану, да всё никак не мог. Может, и вовсе она сидит в избе своей, не пожелав никуда выходить? А он должен тут весь день на глазах у люда быть. Не положено уходить раньше времени.

Как прошёл обряд должный на капище, посреди чуров, вырезанных в дереве, под взорами их строгими, так вернулись все на трапезу с кутьей и пирогами ароматными, ещё хранящими тепло печей, в которых пеклись они, обласканные заботливыми руками женщин. А после уж дети да молодые засобирались на обход дворов, а хозяева — по домам, чтобы встречать пожелания блага на весь год.

Медведь ещё утром не хотел обряжаться, да уговорили его парни: мол, молодой, неженатый, отчего бы и не походить по дворам, не пообнимать девиц, которые тоже будут среди гуляющих прятаться под кудлатыми шкурами и личинами.

Не стал Медведь говорить, что девицы его нынче не слишком волнуют — все, кроме одной, которую он среди гуляющих увидеть и не надеялся. Но присоединиться к товарищам согласился. Хоть за медведя он и в кожухе одном, без шкуры сойти может.

Собрались у Варани — сына Бегличанского кузнеца, заводилы во всём первого. Угостились и берёзовой брагой — кто побольше, а кто поскромнее. Медведь пригубил для вида только. Ему голову ясной хотелось сохранить. Не собирался он допоздна нынче по дворам носиться. О другом уже думал и надеялся, что удастся всё так, как чаялось.

Обрядились парни знатно и жутковато. Медведь нацепил сшитый из шкур длинный кожух, чернёный углём с глиной смешанным — чтобы страшнее было. Колючая одёжа тяжестью легла на плечи; кто-то всунул в руки увесистую лохматую личину с козлиными рогами и вытянутой мордой то ли волка, то ли ещё кого. Надевать пришлось, хоть и понимал Медведь, что тяжко придётся: в беготне да песнях.

Скоро парни вывалились шумной гурьбой из кузни, где обряжались. Под чистое звёздное небо, под свет луны обкусанной, но яркой такой, что хоть глаз щурь. Встряхнули мешки, приготовленные для угощений, и пошли по улице от края веси вглубь.

Неслась ватага небольшая от избы к избе. Стучали, заглядывали, горланили славления щедрым хозяевам, а те сыпали печёные фигурки скота в мешки, смеялись и за шкуры дёргали, угадать пытаясь, кто прячется под ними. И не дошли ещё до серёдки, до изб старейшин, самых зажиточных — ведь от них благополучие рода во многом зависит, на них весечане равняются и оглядываются — как послышались издалека встречные песни, что переливами женских голосов струились по округе, заставляя парней замирать в сладостном напряжении.

— Ух, сейчас веселей станет, — с притворной кровожадностью проговорил рядом Вараня и толканул Медведя в плечо.

Все ринулись дальше рьяно, не только торопясь к дворам старейшин подобраться вперёд девиц, да ещё и на них самих поглазеть вдоволь. Медведь, уже раззадоренный общим весельем, не заметил, как повёл всех за собой. Разлетались полы его шкуры в стороны при каждом шаге. Мёл снег по коленям, таял, оставляя ощутимые мокрые пятнышки на ткани.

А девушки — не узнаешь под личинами кто где — нежданно встретили их снежками плотно сбитыми и твёрдыми. Хохотали, бросаясь метко: по спине, плечам и груди. Брызгало обжигающе холодной крошкой в лицо под ненадёжную бересту. Оседали капли на бороде и губах, приятно их охлаждая. Парни, побросав мешки, кинулись тоже снежки лепить да в девиц метать. Прямо голыми руками мяли, не боясь застудить пальцы. Хохотали до слёз, отплёвываясь, если кто в лицо получал. Все бегали кругом в белых снежных пятнах на шкурах. Медведь тоже швырял комки почти не глядя, всё шаря взглядом по фигурам девичьим, хрупким даже под огромными кожухами. И страшные личины не пугали вовсе. То козьи морды попадались на глаза, то собачьи, а то и вовсе непонятные, и рогатые, и лохматые тут же.

И лишь раз выхватил взором Медведь одну приметную — такую, что в груди, тяжко ходящей от яростного дыхания, ёкнуло. Медведица. Точно она, точно для него, хоть могло и померещиться. Мелькнула впереди и укрылась за девичьей гурьбой. Выглянула и метнула снежок прицельно в Медведя. Он рыкнул тихо от ощутимого удара в грудь, оттолкнул кого-то, к ней пробиваясь. Втянул ноздрями морозный, чуть влажный воздух, словно пёс на охоте. Или зверь в гон.

Гон — пожалуй, его он чувствовал сейчас больше всего. Уж не веселье шебутное, не тягу девиц непременно в этой схватке победить — я тяжко навалившееся желание. Потому что почти уверен был в том, кто та ряженая — хоть и быть того не может как будто. Девушка ещё резвее бросилась от него прочь, как почти нагнал её. Медведь шагу прибавил и всё ж настиг снова. Успел только зацепить пальцами берестяной рог — и личина свалилась с головы чаровницы. Упал тяжёлым серебром свет луны на белый платок, скатился под длинной блестящей косе, что изрядно виднелась из-под него. Девушка взвизгнула звонко и, не оборачиваясь, побежала быстрей, задрав до пояса полы кожуха.

— Моя будешь, — шёпотом пообещал Медведь.

И за ней метнулся, не обращая внимания на оклики парней. Остался где-то за спиной и мешок с угощениями обрядными. И битва снежная неоконченная. Всё равно. Важна только та, кто прытко бежала впереди, выпуская изо рта тающие облачка пара, что клубились над её головой при каждом выдохе.

Медведь не заметил, на какой двор они ввалились. Девушка — в сени по узкой дорожке, он — за ней. На ходу сдёрнул с головы тяжёлую, воняющую мокрым мехом личину. Дышать невозможно. Бросил в сугроб — авось не потеряется. А потеряется, так по весне оттает, напугает кого из баб жутковатым видом — вот ребятня повеселится.

Длинная тёмно-русая коса бегущей впереди девицы, украшенная расшитым накосником, только и мелькнула из-под белого, взметнувшегося на ветру платка. Быстрый взгляд зелёных, словно весенняя проталина, глаз обжёг поверх плеча. И почудилась короткая улыбка на чуть бледных от мороза губах. Таких знакомых губах — такая незнакомая улыбка, которую хотелось разгадать. Вкус которой хотелось ощутить немедленно.