Они свыкались с друг другом — всё больше с каждым скользящим толчком. Медведь выдыхал отрывисто сквозь зубы и глушил каждый невольный рык, вжимаясь губами в шею Веданы. Становилось всё легче и легче, становилось жадно — вобрать его ещё полнее! И ещё — да, так…

— Ведана, — то и дело касался ушка его хриплый стон.

Сильные руки сжимали горячим кольцом. Ладони блуждали по плечам, по бёдрам, приподнимая и опуская так, как нравилось ему. Как нравилось ей тоже. Кожа скользила по коже, блестящая от пота, солёная, пряная под губами и языком. Зубы его оставляли следы — влажные и чуть болезненные, когда не мог он уже сдерживаться и только лишь ласкать — брать хотел всю. А после прохладные ресницы неожиданно касались шеи. Тугие соски тёрлись о мягкую поросль на груди Медведя — и всё тело содрогалось мелко, сладко, от этого восхитительного чувства объятости им — с головы до ног. И он — весь внутри, растягивает, владеет, как под себя затачивает — чтобы не смогла забыть, не смогла больше желать кого-то другого. Она не сможет. Точно не сможет никогда.

— Рехнусь сейчас, — выдох в распалённую глубину рта.

Медведь рывком опрокинул Ведану на лавку, подхватил колени на локти, раскрывая её ещё полнее. Бесстыднее. Задвигался бешено, словно и впрямь обезумел. И казалось, что искры сейчас взметнутся над ними и пожар случится в избе — не потушишь ничем. Ведана всхлипывала отрывисто, метясь головой по ложу, отбрасывая от лица прилипающие к коже волосы. Приподнимала бёдра, опираясь на сильные руки.

Заполняло её безумие, словно ветер пустынный, забирающий последнюю прохладу, раскаляющий, иссушающий до самого дна.

С каждым яростным толчком — будто земля качается, и мир идёт трещинами, рассыпается, оставляя вокруг только вязкую бездну тёмного, как воды летнего омута, желания.

Ведана выгнулась, точно лук, когда пронзило её невыносимо острой, ослепительной стрелой. Та распалась на сотни других, разлетаясь по телу, взрезая его границы лентами, которые будто трепетали на горячем ветру. Бились волны наслаждения в тонкую преграду кожи, заставляя рассыпаться грудой тлеющих угольков. Колыхалось пламя внутри, взбудораженное, ненасытное — и стихало понемногу, обещая, что это ещё не конец.

Ведана замерла под Медведем, ещё чувствуя, как он двигается, постепенно останавливаясь. Сухие губы коснулись кожи, когда он склонил голову, опаляя дыханием грудь и шею. Ведана ловила внутри последние вспышки его первородной силы и с яростью впивалась ногтями во влажную спину.

— Говорил же, моей будешь, — шепнул Медведь, лёгонько касаясь губами мгновенно твердеющей под ними горошины соска.

— Когда ж ты говорил такое? — усмехнулась Ведана, сглотнув сухость во рту. Кажется, целый кувшин воды сейчас готова выпить.

— Не важно.

Он с тихим рыком мягко впился зубами в округлость её груди. Ведана всхлипнула тихо, сразу выгибаясь навстречу. Но Медведь отпустил и лёг рядом, тяжёлой ручищей подгребая её себе под бок.

— Если я не слышала, значит, не было такого, — больше для вида заупрямилась Ведана.

— Слышала-не слышала, а спорить не станешь, что вся моя, — спокойно возразил Медведь.

Она улыбнулась — и не стала спорить. Куда там, когда тело всё до сих пор трепещет, только лишь ощущая его рядом. Кажется, отдохнёт слегка — и снова будет готово кинуться в его жар, принять его — и так до утра самого. Как спорить, если семя его внутри — сгустком невероятной мужской силы горит? Глупо. Чай не девчонка уж, чтобы смущаться того, что случилось. И отрицать, что хотела того с самого первого дня.

И спросить бы, что будет дальше, когда закончится эта ярая ночь, но Ведана молчала, ловя каждой частичкой существа своего эти мгновения сладостного неведения и лёгкости. Сейчас хорошо. Так хорошо, что ничего другого не надо: только тепло Медведя; под ладонью — его широкая грудь, что вздымается спокойно и уверенно, рука его на бедре. И шёпот жаркий, согревающий висок:

— Выдержишь меня ещё раз?

Они уснули только под утро. Когда устали и разбрелись по домам даже самые отчаянные гуляки. Когда стихли последние песни. Ведана ещё пыталась бороться со сном, чтобы продлить и запомнить до мелочей эти мгновения: чужая весь, чужая изба, а в этой хоромине скопилось всё, что хотелось считать родным и своим. Медведь провалился в сон почти ровно в тот миг, как закончилось полным изнеможением их последнее соитие. И теперь дышал размеренно и глубоко в плечо Веданы, оставив расслабленную ладонь на её груди. Она прижималась спиной к нему и бёдрами вдавливалась, моргала часто, глядя в гаснущую вместе с лучиной на столе глубину избы. Жгло слегка между бёдер: всё ж погорячились они нынче, да остановиться всё никак не получалось, будто долго были в разлуке, а вот только этой ночью наконец встретились. И насытиться не могли, наглядеться, наобниматься вдоволь. И как бы Ведана ни боролась с собой, а всё равно уснула, подтянув к лицу руку Медведя и прижавшись к ней губами.

Да, показалось, только веки сомкнула, как загрохотало что-то в сенях. Тихое злое ворчание раздалось вслед за этим. Ведана вздрогнула, разбудив и Медведя тоже, свесилась с лавки, собирая ближнюю одежду и быстро натянула на себя исподку. Сунула под одеяло подхваченные с пола порты. И, когда после короткого — только лишь для вида — стука в хоромину вошла Ладейка, Медведь как раз успел завязать гашник. Встретили гостью хоть в виде встрёпанном и ясно говорящем о том, что ночью они спали мало, так хоть не нагими вовсе.

Да жене Ждана как будто до того и дела не было, она только смерила их взглядом, но и лицо её встревоженное и бледное, не выдало никаких о том мыслей.

— Что стряслось? — Медведь встал с лавки, как будто ненароком прикрывая собой ещё оправляющуюся Ведану. — Ты чего в рань такую прибежала. Руслав натворил что?

И по тому, что голос его остался ровным, младший брат порой был горазд на проделки. А Ладейка была склонна к тому, чтобы заслуги его преувеличивать и оттого сильно печалиться.

— Нет, Руслав дома. Матушка за ним приглядывает, — отмахнулась молодуха и тут вдруг всхлипнула жалобно. Ведана аж с лавки подскочила. — Ждан пропал.

Медведь едва не поперхнулся водой, которую как раз жадно пил — так, что стекало по шее. Он грохнул кувшином о стол и повернулся к Ладейке, отыскал взглядом свои рубахи и, собрав, принялся надевать их.

— Может, загулял где?

— А то ты не знаешь, что никогда слишком много он не загуливался, — укорила его невестка. — Всякое бывало, да домой всегда приходил. А тут ещё худо ему было последние дни. Спрашиваю, что такое, а он молчит.

И нехорошо ёкнуло в груди от её слов. И впрямь могло что недоброе случиться со Жданом, если недуг его скрутил какой. Знать бы только, что и почему отказывался он хворь свою признавать. Ведана вопросительно посмотрела на Медведя, и начала тоже собираться — ещё не зная, куда и зачем.

— Ты искала его ещё у кого-то? — тот уж принялся и обуваться, то и дело подавая Ведане вещи, которые они вчера в пылу раскидывали куда ни попадя.