В этом состоянии, когда вдох и выдох стали даваться с огромным трудом, он прожил в доме Малки почти шесть месяцев, ловя за тонкой перегородкой все шорохи ее перемещений, пытаясь вообразить, чем она занята, как одета и даже о чем думает, когда по тюремной привычке начинала вышагивать от одного угла до другого в своей комнате, всегда притемненной из-за плотных штор, задернутых на окне.

Особенно тяжело приходилось ему по ночам. Он лежал на узкой металлической кровати, принадлежавшей некогда сыну Малки, и прижимал руку к стене, за которой, он знал, стояла ее тахта. Ему казалось, что таким образом он прикасается к ней самой. И оттого, что рука затекала, а сон все не шел, он злился на себя, потом на весь мир, но только не на саму Малку, которой дела не было до его ночных мучений.

Чтобы как-то все это прекратить, он принес и прикрепил кнопками к стене портрет Сталина, вырезанный из «Огонька». А когда и вождь не помог, стал просто напиваться перед тем, как переступить порог своей съемной квартиры. От выпивки, количество которой все нарастало, он ночью впадал в полное беспамятство и лишь утром с тяжелой головой снова ощущал глухую тоску, ворочавшуюся в сердце.

А между тем развязка стремительно приближалась.

Двадцать третьего февраля, в День Красной армии – авторы «Жития» этот момент выделяют особо, – он пришел слегка навеселе, гордый тем, что руководство отметило его труд почетной грамотой. Чтобы хоть как-то заинтересовать Малку своей персоной, он стал взахлеб рассказывать ей о том, как высоко ценит его начальство. Этот вывод он сделал из того, что ему одному из всего отделения было доверено секретное мероприятие: вместе с особистами приступить по приказу товарища Сталина к формированию составов, в которые планировалось загнать все еврейское население страны и отправить его за Урал, подальше от насиженных мест.

Закончив свой взволнованный монолог, Василий Бусел вдруг осекся. Он внезапно осознал, что, во-первых, только что выдал государственную тайну, а во-вторых, что Малка принадлежит как раз к тому самому народу, который ему, лейтенанту милиции, предстояло загнать в товарные вагоны и отправить в долгий и тяжелый путь.

Странная Малка, как утверждает легенда, поняла, что настал ее час.

Она хорошо представляла, что значат все эти теплушки, за которыми на всем протяжении пути будут следить солдаты с рвущимися на поводках собаками, что значат трупы, которые они будут принимать сквозь проемы со скрежетом отъезжающих в сторону тяжелых дверей, что за горестные стоны будут сопровождать все эти набитые людьми эшелоны, обреченные оплачивать свой путь все увеличивающейся в размерах смертельной данью.

Когда-то отец Малки любил повторять короткую притчу: «Если бы все могли повесить свою судьбу на гвоздь и заменить ее на любую другую, каждый взял бы снова свою вязанку страданий, потому что беды других показались бы ему еще ужасней». Теперь пришла пора Странной Малки взвалить на себя, кроме собственной беды, еще и вязанку страданий всего ее народа. Только она, как когда-то учил ее отец, могла ценой собственной жизни предотвратить непоправимое.

С этого момента передаваемая из уст в уста легенда обросла такими подробностями, будто ее авторам удалось каким-то образом проследить за каждым движением своей героини. Если записать все, что я услышал, не упуская ни одной, самой мелкой, детали, то получится следующее.

Поздним вечером, когда Василий уже уснул, Странная Малка зажгла керосиновую лампу и спустилась в погреб. В небольшом его пространстве, аккуратно выложенном кирпичом, стояло несколько рассохшихся бочек, да на полках, которые шли по периметру, находилось десятка два чудом уцелевших, затянутых паутиной банок. Малка отодвинула одну из них и долго шарила рукой по стене, пока не нащупала кирпич, который неожиданно легко повернулся вокруг какой-то невидимой оси. И точно так же, как этот первый, один за другим повернулись еще несколько, образовав проем, в котором Малка, подняв лампу, обнаружила завернутый в старый шерстяной платок футляр с отцовским инструментом.

Поднявшись наверх, она кончиком ножа вспорола красную бархатную обшивку, осторожно вытащила из-под нее потемневшие от времени листки и, стараясь запомнить, долго вчитывалась в то, что было на них написано. Потом вскипятила на примусе воду, достала из какого-то потаенного места помазок и бритву, отрезала ножницами свои длинные, рассыпанные по плечам волосы и, намылив голову, тщательно сбрила их остатки. Покончив с этим, она взяла из шкафа несколько чисто выстиранных ночных рубашек, выбрала ту, что была белого цвета, надела ее и, стараясь не шуметь, вошла к сопевшему во сне Василию.

Отделять от стены портрет Сталина, который был прикреплен над кроватью, оказалось делом неудобным. Очевидно, в этот момент Василий почувствовал, что кто-то возится прямо над ним, но вида не подал, притворившись спящим.

Когда портрет оказался наконец в ее руках, Малка, как показалось ей, бесшумно и незаметно выскользнула из комнаты.

Василий сел на кровати и прислушался. Через некоторое время с легким стуком закрылась входная дверь. Он мгновенно, как по тревоге, натянул на себя форму и выбежал из дома. Ночь была беззвездной и не по-февральски теплой. Тишина стояла неправдоподобная, только редкая капель обозначала себя сердитым цокающим звуком. Малки нигде не было. Василий выглянул за калитку и в черном, почти непроглядном ночном воздухе с трудом различил ее высокую фигуру, быстрыми шагами удалявшуюся в сторону речки.

Теперь он уже ни на миг не выпускал ее из виду. Прокрался вслед за ней через деревянный, уже полностью очистившийся от снега мост и затаился за густыми прибрежными кустами.

Странная Малка остановилась по другую их сторону, совсем недалеко от него. Он слышал ее учащенное дыхание, видел, как она сбросила пальто и, оставшись в одной длинной до пят белой рубахе, опустилась на колени. Пальцем левой руки она обвела вокруг себя черту, которая, видимо, как некая граница, должна была отделить ее от остального мира. Слова, которые затем Малка стала монотонно произносить, показались Василию настолько непонятными, что он даже не пытался вникнуть в их смысл.

Продолжалось все это достаточно долго. Фраза за фразой, как некое бесконечное кружево, обволакивали пространство, и, словно им в ответ, среди непроглядной темноты начали вспыхивать странные огоньки. Они то собирались вместе, то снова рассыпались в разные стороны, но с каждым мгновением все ближе и ближе подбираясь к тому самому кругу, внутри которого стояла на коленях Малка.