Стоило актрисе открыть дверь, как я сразу догадалась: сегодня она видит мир далёко не в розовом свете, если, конечно, не смотрит через призму своего носа — тот был багровым. Лицо у неё было мучнистого цвета, глаза слезились. Даже чудесные пепельные волосы, которым я столь откровенно позавидовала, висела неопрятными жирными лохмами. И дополнял её милый облик грязно-серый фланелевый халат, который так и просился, чтобы его прокрутили в стиральной машине. Словом, Люсиль Коллинз являла собой печальное зрелище.

— Входите, — пригласила она и тут же разразилась сухим кашлем, отчего дивная проникновенность её голоса бесследно сошла на нет.

Я не замедлила воспользоваться приглашением и буквально рухнула в кресло.

— Я опять задремала, — объяснила хозяйка. — Пойду-ка приведу себя в божеский вид. — И она удалилась в ванную.

Тяжело дыша, я оглядывала просторное помещение, служившее одновременно гостиной, спальней и кухней. Белёные кирпичные стены были покрыты фотографиями — большей частью самой актрисы, — а также афишами и прочими театральными сувенирами. Неплохо бы взглянуть на них поближе, но для этого требовалось встать с кресла, к чему я пока не была готова. Посему ограничилась беглой инвентаризацией обстановки.

Голый щербатый деревянный пол, который не мешало подмести, и на удивление мало мебели, смотревшейся как-то сиротливо.

Темно-синий диван-кровать, разобранный и покрытый мятыми простынями и побуревшим от старости жёлтым одеялом, был усеян скомканными бумажными платками. На потёртом столике, придвинутом вплотную к дивану, возвышалась голубая китайская лампа, местами покорёженная, и опять платки. Завершало эту неприглядную композицию кресло в стиле королевы Анны — за что в данный момент я была чрезвычайно признательна хозяйке, — обитое засаленным твидом, который когда-то, вероятно, был бежевым, но теперь о его первоначальном цвете оставалось лишь гадать.

У стены напротив притулился кухонный хромированный столик и два таких же стула с драными виниловыми сиденьями. Крошечная плитка, полка с нехитрой утварью, всё потускневшее и заляпанное.

Оглянувшись, я увидела в дальнем конце комнаты, у большого трехстворчатого окна, новенький сверкающий тренажёрный велосипед, вокруг него валялось пять-шесть пухлых картонных коробок. Больше в комнате ничего не было. Глядя на коробки, я» задумалась: въезжает хозяйка или выезжает?

Звук шагов прервал мои размышления, я повернула голову и увидела куда более презентабельную Люсиль Коллинз.

Она переоделась, в чистый халат, аккуратно зачесала волосы назад и перехватила их лентой. Взгляд у неё тоже вроде бы прояснился. Она даже подкрасила губы и, если не ошибаюсь, слегка подрумянила щеки. Теперь лишь алый нос свидетельствовал о её болезненном состоянии.

Очевидно, либо Коллинз заметила, что я таращилась на коробки, либо считала своим долгом давать объяснения свежим посетителям:

— Всё никак не соберусь распаковать вещи.

— Вы только что переехали?

— Месяцев восемь назад, — ответила она, даже не покраснев.

Когда я предложила ей отдохнуть, пока буду готовить обед, то сопротивления не встретила.

— Спасибо, очень кстати. Чувствую себя погано. — Трубный звук — хозяйка высморкалась — и приступ удушливого кашля подтвердили её слова. — Сроду так сильно не простужалась, — пожаловалась она, забираясь в постель.

Пока я разогревала суп, ставила чайник и накрывала на стол, она руководила мною из горизонтального положения, указывая, где что лежит. Затем, дожидаясь, когда вскипит вода, я засучила рукава и — под вялые протесты хозяйки — взялась за посуду, наверное неделю копившуюся в раковине. Но не надо считать меня доброй самаритянкой. Просто-напросто жирная, с остатками засохшей пищи, посуда могла испортить аппетит даже мне. Если бы вы увидели мою квартиру, то поняли бы, что я отнюдь не помешана на чистоте.

Мы уселись обедать, и Коллинз нашла в себе силы отведать все блюда, включая струдель. (Человек с таким аппетитом мог бы и посуду помыть, подумала я.)

Я позволила актрисе спокойно отобедать, но когда вновь наполнила наши чашки чаем, срок её неприкосновенности закончился.

— Давайте поговорим о том вечере, когда стреляли в сестёр Фостер, — предложила я и оглушительное чиханье решила считать согласием. — Когда вы вернулись домой?

— Около семи. Точнее не помню. — У неё опять начался приступ кашля, столь сильный и продолжительный, что я забеспокоилась.

— Принести воды?

Коллинз покачала головой, продолжая надсадно хрипеть. Когда наконец кашель прекратился, лицо актрисы было того же цвета, что и нос.

— Вызывали врача? (А что, если у неё туберкулёз или ещё что-нибудь серьёзное?)

— Нет, не нужен мне врач. Мне уже много лучше, — заверила она. — Надеюсь, я вас не заражу. Что вы ещё хотите знать?

— Вы были дома весь вечер? — заторопилась я.

— Ага. Читала. Я уже говорила.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Приятельница позвонила мне в начале одиннадцатого. Но, похоже, это поздновато для алиби, да? — Она устремила на меня чистый, ясный взор. — У меня не было причин убивать Мередит, а уж тем более её сестру. Неужели вы не понимаете? Ведь Мередит не сама взяла роль, ей её дали. — Хотя гипнотизерша Коллинз была и не в лучшей форме, но её взгляд был достаточно убедительным, чтобы раз и навсегда поверить в её искренность.

Настала пора выложить карты.

— Насколько мне известно, вы были близки с Ларри Шилдсом, пока не появилась Мередит, — со значением произнесла я.

— Да, но между нами всё кончилось много раньше. Мы просто не стали объявлять об этом публично.

— Вы удивились, когда Шилдс и Мередит воссоединились после разрыва?

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — ровным тоном ответила Коллинз.

— Вы не знали, что они были в ссоре почти неделю?

— Нет. Но если бы и впрямь что-то было, уж я бы заметила. Когда репетиции только начинаются, Ларри вечно ходит сам не свой. Наверное, они не виделись несколько дней. Или неделю. Такой уж он человек, — добавила она с чуть печальной улыбкой, — мне ли не знать?

Мы сидели за столом, пока очередной приступ кашля, ещё сильнее, чем прежде, не прекратился и Коллинз не выпила ложку лекарства. Затем она легла, а я задержалась лишь для того, чтобы помыть посуду, оставшуюся после обеда.

Пока я спускалась по лестнице, у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить. Первым делом мне пришло в голову, что я не говорила актрисе о том, что разрыв между Шилдсом и Мередит произошёл в самом начале репетиций. Весьма вероятно, что Люсиль Коллинз натаскали, как надо отвечать.

Поразительная она женщина, однако: столь ревностно защищает мужчину, который её бросил!

А может быть, всё ещё надеется заполучить его обратно?