отца не отвечает! — закричала Липа. — И ты же не стал с ними жить, как только узнал, какие они».

Сергей Антропович отправился куда следует и рассказал обо всем, что услышал от Антонина. Он просил навести справки, постараться выяснить, не путает ли парнишка, ему же было тогда всего двенадцать лет. Через некоторое время Сергея Антроповича пригласили на площадь Дзержинского, и майор госбезопасности сказал: «Погибли они, Иоаким и Александра Свешниковы, товарищ Самарин. Разведчиками они были. Под видом того, что молодые родители едут за своим ребенком, наши товарищи отправили их навстречу наступавшим немцам. Задание было — проникнуть в штабные органы группы армий „Север“. Оба в совершенстве знали немецкий, были отличными стрелками, освоили специальность радистов. Вот взгляните!» — И майор положил на стол перед Сергеем Антроповичем несколько старых, потускневших фотографий. Сергей Антропович увидел на них девушку в полосатой футболке, высокую, тонкую — чувствовалось, что это заядлая физкультурница: лицо у нее было открытое, правдивое. А молодой человек в военной гимнастерке весело улыбался во весь белозубый рот. Об этой улыбке, врезавшейся в его детскую память, не один раз с отвращением упомянул Антонин. «Да, вот так штука, — только и мог сказать Сергей Антропович. — Как же быть-то теперь? Как этому парню все рассказать?» «Так попросту и рассказать, товарищ Самарин. Непременно надо рассказать. Хотите, расскажем вместе?»

Они, тот майор и особенно Сергей Антропович, полагали, что, узнав правду, Антонин обрадуется, воспрянет духом, получит нервную разрядку долголетнего напряжения. Но ошиблись. Правда не распрямила, а напротив, пришибла Антонина. Он притих, затаился, много дней не мог прийти в себя. Этому невозможно было найти объяснения. Невозможно для других. А сам-то Антонин знал, в чем дело. Долгими годами он остро, жестоко осуждал своих родителей, он порицал их за неверность Родине, за то, что и его-то, своего ребенка, они сделали несчастным, сыном врагов народа. И вдруг что же? Оказывается, он на них постыдно клеветал все эти годы: ничего толком не зная, ни в чем не разобравшись, поверив платочку и улыбочке, поверив бабушке, от которой тоже все было, конечно, скрыто, и тому цыгану, ухаживавшему за тиграми. Какое горе, какое несчастье! Выходит, что верить нельзя никому: ни далеким, ни близким, ни самым близким, ни самому себе.

Липочка же восприняла все как должное. «Я не удивлена нисколько. Этого и следовало ожидать. Не могло же быть так, чтобы у скверных, недостойных родителей вырос такой прекрасный сын. Если сын хорош, то и родители не хуже».

При всех странностях жизни семьи Свешниковых Самарины их никогда не осуждали, ни в чем не винили. Напротив, постоянно стремились оправдать. «Поломала ребяток жизнь, покрутила». Липочке ссужались без отдачи не только трешницы и пятерки, а и более значительные суммы. Антонину через Моссовет выхлопатывались не только старые каретные сараи под мастерские, а делалось много и сверх того. А когда семейка в полосу своего бурного просперити пропала из поля зрения Самариных, Самарины тоже смотрели на это как на должное.

И вот Липочка, разодетая в англо-итальяно-американо-французское, появилась вновь.

— Я никогда не считала браки подобного рода правильными и способными приносить людям счастье, — заявила она с первого же раза.

— То есть какие такие? — спросил ее Сергей Антропович.

— А вот такие, династические… Крупный советский работник женит своего сына непременно на дочери…

— На внучке, — подсказал Сергей Антропович.

— На внучке, — согласилась Липочка, — тоже, конечно же, сильного мира сего, лауреата, депутата, кандидата…

— Доктора.

— Доктора наук, Героя Советского Союза…

— Социалистического Труда.

— Это ведет к обособлению определенной кучки людей, к суживанию их интересов и в итоге к перерождению и вырождению, — переводя взгляд синих глаз с Сергея Антроповича на Раису Алексеевну, разъясняла свою точку зрения Липочка. — Для счастья, для подлинного счастья люди, вступающие в брак, должны быть очень далекими и очень различными. Они должны быть из разных социальных групп, тогда им интересно будет узнавать мир друг друга. Они должны быть разного жизненного опыта, тогда они будут передавать друг другу этот опыт. Очень полезно им быть разного уровня развития, тогда один станет подымать другого до своего уровня, и это тоже будет интересно, будет цель, будут устремления.

— Тогда уж развивай свою роскошную теорию дальше, — сказала Раиса Алексеевна. — Для полноты счастья, скажи, надо, чтобы люди бы ли и разных национальностей.

— Правильно! — подхватила Липочка. — Именно.

— Чтобы он был негром, а она была бы белая! — воскликнула Раиса Алексеевна.

Липочка на минуту призадумалась.

— Если по любви, то да. А если только потому, что это может стать модным у московских девчонок наравне с подкрашиванием век синими чернилами завода «Радуга», тогда, пожалуй, не стоит. Но вы меня все время сбиваете с мысли. Нонна — прекрасная девочка. Но они с Феликсом слишком одинаковы. У обоих высшее образование. Оба здоровые, красивые чистоплотные. Оба чертовски положительные, оба уравновешенные, добрые и так далее и тому подобное. С ума же можно спятить от такой одинаковости. Один для другого, как отражение в зеркале. Поживи-ка годик-другой лицом к лицу с зеркалом. Не говорю уж, что всю жизнь. Завоешь!

— А знаешь, мать, она не дура, — вдруг согласился Сергей Антропович — В ее рассуждениях есть зерно. Ну, а что же ты предлагаешь практически, Олимпиада?

— Да ничего. Что я могу предложить? Могу, конечно, познакомить его с одной, с двумя, которые уж никак не похожи ни на его Нонну, ни на него самого. Есть интересные девчонки.

— Да, в вашем художественном мире чего только нет. Нет уж, не будем своднями и сводниками. Пусть сам себе ищет, кого знает. Еще, может быть, с Нонной поладят. Навещают же друг друга. — Сергей Антропович раскурил сигарету, с удовольствием выпустил дым под потолок. — У них очень хорошая дружба.

— Вот это-то и есть ярчайший признак того, что они уже никогда не будут вместе, нет! — решительно заявила Липочка. — Дружба! Раз заговорили о дружбе — с любовью покончено, о ней и слова не может быть.

Липочка не ограничилась разговорами. Через несколько дней она позвонила Феликсу:

— Феликс, милый, мы не могли бы с тобой посидеть часик вдвоем в каком-нибудь кафе?

— А что, милая тетушка, — ответил он, смеясь, — у тебя на примете объект для отдаленной гибридизации?

Она поняла, что Феликсу передали дома ее давешние суждения о непохожестях, необходимых для семейной жизни.

— Врать не стану, но мне очень хотелось бы, чтобы ты пришел. Очень. Понимаешь?

Они нашли места за столиком в «Национале».

— Можешь заказывать, что хочешь. Я тебя пригласила, я и уплачу, — подавая ему меню, сказала Липочка. — У класса-гегемона