Иван смотрит на меня с одобрением и коротко бросает: «Молодец».

— Пять страниц?

— Пять листов. А лист — сорок тысяч знаков. Хочешь, прямо сейчас могу тебе дать, у меня с собой — все на горбу таскаю, из дома на работу, с работы домой, чтобы ночь даром не пропадала. Только ты мне свой телефон дай, чтобы я тебя могла в случае чего найти. Или я у Ивана возьму.

Я краснею как институтка. У Ивана нет моего телефона — он не спрашивал. По понятиям моего девичьего прошлого — если мальчик не спрашивает у тебя телефон, значит, ты ему даром не нужна, значит, не он за тобой бегает, а ты за ним. Собственно, на это очень похоже. Он был совершенно уверен, что я приду. А не приду — и не надо.

— Запиши телефон. И давай я твой запишу. Мобильный вот, и домашний.

Кажется, он понял, о чем я думаю. Теперь уже его очередь смеяться.

— У меня же твой электронный адрес есть! Надо было бы — нашел бы. Давай, я тоже запишу — батарейки вчера в телефоне сели, а записной книжки у меня давно нет. Ты поняла, что лист — сорок тысяч знаков? С пробелами.

— Поняла. Это очень много, кажется.

— Ну, — говорит Лиза, — по-хорошему, если большая гонка, я пять листов и за день могу, по-быстрому. Но ты за два сделай, ладно? Сделаешь?

— Я постараюсь.

— Там уже читали один раз. Это верстка. Верстку проще читать, но всегда оказывается, что хвосты вылезают, которых раньше не замечали. Если какие-то вопросы, не знаешь как надо — большие буквы там, или имена, или еще что — ставь вопрос на полях карандашом, потом обсудим.

— Может, все лучше сначала карандашом?

— Да нет, я сама правку вносить буду, проверю. Значит так, давай тогда — ладно, в среду, среда крайний срок. В среду днем сможешь прийти? Сядем, посмотрим, я тебе все объясню, что непонятно. Ты только не подведи. Я реально зашиваюсь, потом будет уже не успеть. Значит, во вторник вечером звонишь — и договариваемся. Ну ладно, ребята, я побегу, наверное. Мне ж работать еще сегодня!

— Лиза, спасибо тебе. Спасибо, у меня хоть какой-то опыт будет.

— Да не за что пока. Слушай, мне сейчас в голову гениальная идея пришла. Я тебя Соне сплавлю. В ***, знаешь такое?

Она называет еще одно очень крупное издательство. Очень. Я в принципе в них не ориентируюсь — но это какой-то монстр, на любом прилавке их книги лежат, они, кажется, издают вообще все — кулинарные рецепты, детективы, дамские романы, переводную литературу и лауреатов премии «Букер». Несколько лет назад я была на книжной ярмарке на ВДНХ — там один их стенд занимал полпавильона, и кто-то рядом со мной говорил, что он обошелся им чуть ли не в миллион рублей.

— Точно. У меня там подруга работает, они дают корректуру по договору. Завтра позвоню — если да, то дам сразу твой телефон, о’кей?

— Конечно, конечно давай. Извини, что со мной столько хлопот.

— Да ты что? Ерунда. Иван сказал, что тебе деньги очень нужны. Все ж понятно. А ты, — это уже Ивану, — смотри, на следующей неделе все сдай! А то потом опять зашьемся. Он же хочет, знаешь, к ярмарке хотя бы сигнал получить, у него какие-то свои планы на эту книгу. Ну все, пока-пока.

Убежала. У меня в руках — файл с текстом, там страниц шестьдесят, кажется. Мама, когда же я буду все это делать?

— Пива хочешь еще?

— Не знаю. Нет, наверное. Дай еще сигарету — так много всего сразу.

— Лиза девка хорошая, обещала — значит, сведет тебя с этими. Денег только не жди много — у кого денег много, те еще меньше предпочитают платить. Экономия. Но на первый раз сойдет — а там освоишься.

— Что ты, это было бы так здорово — они же крупнейшее издательство.

— Крупнейшее. Дерьмо всякое издает, потому и крупнейшее. Эти хоть книги делают. Они денег могут вообще не заплатить — но все равно лучше с ними, чем с теми. С теми я, если честно, и здороваться не стал бы. Акулы капитализма.

— А как же: «деньги надо брать у тех, у кого они есть»?

— Брать — да. Деньги я у них возьму, если случай подвернется. А горбатиться там не интересно. Ну, ты сама разберешься, что тебе надо. Ладно, пошли — метро скоро закроют, а на тачку я не разорюсь сейчас.

Действительно, народу в нашем зале уже почти не осталось — а там, где был концерт, играет какая-то тихая музыка. Мы проходим мимо бара — и я вдруг понимаю, что безумно хочу сесть к стойке — вот именно так, как сидят в кино — в барах, по ночам.

— Слушай, а давай еще ненадолго останемся? Я хочу вон там посидеть.

— Пошли.

Мы забираемся на высокие табуреты, и нам кивает какой-то страшный, бритый, накаченный бармен.

— Что желаете?

Я смотрю на Ивана:

— Слушай, а давай коньяку немного, а? У меня есть деньги.

— Да на коньяк хватит, не дергайся. Два конька, по 50.

— Армянский? Дагестанский у нас сейчас хороший есть.

— Давай дагестанский. — И мне уже: — Если дагестанский хороший, то лучше и не надо. Понты понтами, а настоящий дагестанский — это вещь.

Мы сидим еще минут двадцать, рядом, на высоких табуретах, чувствуем тепло друг друга. Я поджимаю ноги — очень высокая табуретка, мы пьем, курим, молча. Как в кино.

— Ну что, поехали ко мне?

— Поехали.

И мы едем к нему.

Утром в понедельник я сразу отправляюсь домой — у Ивана выходной, и вечером он идет куда-то на концерт с этой Лизой — а мне надо работать. Расчищаю стол на кухне — почему-то именно на кухне — маленькое, тесное, но светлое и какое-то абсолютно мое, всегда мне одной принадлежавшее, пространство — и кладу на него шестьдесят страниц своей первой в жизни работы.

Ночь я проспала как убитая — была так измучена обилием того нового, обрушившегося на меня за последние сутки — что уснула в чужом доме, не обращая даже никакого внимания на этот чужой дом, на чужую постель. Спали опять почти на полу — большой матрас в полупустой комнате. Зато очень легко дышится и легко спится — старый дом, высокие потолки, голые растрескавшиеся стены — таких домов почти не осталось. И утром солнце сквозь переплет окна, старые, тяжелые, крашенные масляной краской рамы, сквозь узкую форточку, из детства — на широкий, огромный подоконник, на пол, тонким лучом на паркет… Скоро весна, уже почти весна.

Утром я пошла в ванную — чудовищную в своем хаосе и запустении, бачок с цепочкой, отбитая эмаль, грязная посуда на полу, потому что в кухне мойка засорилась и все делают здесь, — и столкнулась с соседкой. Старуха в халате, с бесцветными глазами, собранными в пучок жидкими волосами, с полубеззубым проваливающимся ртом вышла из кухни, остановилась в дверях, привалившись к косяку, проскользила по мне взглядом, от макушки до пят, и уверенно и громко сказала: