* * *

С тех пор, как я узнал, что под очками у Текониса нет глаз, я всё время жду от него каких-то признаков слепоты и не нахожу их. Я даже с глазами в таких очках бы на стены натыкался, а он ведёт себя совершенно естественно. Протягивает руку, берёт со стола бокал с вином, отпивает глоток, ставит обратно. Мне не предлагает, но я обойдусь. И всё же, когда он говорит: «Сядьте на эти стулья и посидите немного неподвижно, я хочу на вас посмотреть», — я вздрагиваю.

Тоже мне, смотрельщик пустодырый.

Стулья самые обычные, местные, деревянные, резные, тяжеленные, очень красивые и очень неудобные. Сидим, смотрим на гобелен на стене. Там какие-то ребята на лошадях с мечами скачут рубить других ребят на лошадях с мечами. Местные их наверняка различают по флагам, и знают, какая именно великая битва здесь выткана. Но мне не очень интересно.

Теконис ходит туда-сюда за нашими спинами, но ничего особенного не делает и к нам не прикасается.

— Знаете, как возник Мультиверсум? — спросил он внезапно.

— Нет! — пискнула Нагма.

Зловещий дядька в очках её явно пугает. И это она ещё не знает, что глаз под ними нет.

— Я слышал байку об Ушедших и Основателях, — сказал я, — но краем уха и не знаю, насколько она правдива.

— Как все древние мифы, — сказал Теконис, не прекращая чем-то шуршать за спиной.

Массивная спинка стула выше головы, и даже если повернуться, то ничего не увидишь. Так что я продолжаю разглядывать кавалеристов на гобелене.

— База у них есть, но последующие пересказы внесли много лишнего, — продолжает он. — История Основателей не очень важна как таковая. В них нет ничего особенного. Просто люди, оказавшиеся сначала в нужном месте, а потом — в нужном времени. Нас в ней сейчас интересует всего один важный момент: однажды их пути разошлись. И каждый из них пошёл своей дорогой. И эти дороги стали первыми ветвями Великого Фрактала. С тех пор многие открыли в себе способность делать шаг не вперёд, а в сторону, продолжая это бесконечное ветвление. Это — люди Фрактала, люди Мультиверсума.

— Корректоры? — спросил я.

— Корректоры слишком зациклены на себе, — в голосе Текониса мне послышалось раздражение, — они всего лишь несчастные дети, выращенные такими же несчастными детьми для несчастливой судьбы. Их методы… Не будем об этом сейчас. Мы встретились сегодня здесь, чтобы поговорить не о корректорах, Основателях, Ушедших, Хранителях и прочих. Нам надо поговорить о вас. Знаете, что в вас самое удивительное?

— Что нашими глазами смотрит Аллах? — спросила Нагма.

— Что Нагма — дочь корректора? — спросил я.

— Нет, ни то, ни другое совсем не такая редкость, как многие думают. Способность особым образом сплетать нити фрактала встречается довольно часто. Тех, кто осознают в себе эту способность, гораздо меньше. Дети у корректоров — огромная редкость, но за века их всё равно наплодили немало. Выжили из них единицы, но это не уникальная ситуация.

— А что же уникальная? — меня начало злить то, что он ходит вокруг да около, в том числе и в буквальном смысле, за моей спиной. Как всякий военный, я не люблю неконтролируемого движения вне зоны обзора.

— То, что вы встретились. То, что вы вместе. Это событие столь малых вероятностей, что не могло не привлечь моего внимания. Может быть, это просто редчайшее совпадение. Как столкновение посреди пустыни, где проезжает один автомобиль в несколько лет, двух машин одинаковой марки и цвета.

— Знаете, — раздражённо ответил я, — если в пустыне столкнутся две машины, то они почти наверняка окажутся одной марки и цвета. Какой-нибудь лендровер «песчанка», потому что в эту жопу мира только такие и завезли.

— Может быть, сравнение неудачное, — признал Теконис. — Я не знаток автомобилей. Тем не менее, я хотел посмотреть на вас.

— Посмотрели?

— Да. Можете пересесть на что-нибудь поудобнее, хотя эргономика всей местной мебели не вызывает восторга у моей престарелой задницы.

Нагма, не сдержавшись, фыркнула. Не то чтобы девочку, последние два года живущую в гарнизоне, можно было шокировать словом «задница», но от Текониса оно действительно прозвучало неожиданным диссонансом. Он выглядит слишком пафосным для такой лексики.

— И что же вы увидели? — спросил я, вставая и потягиваясь.

— Много всякого. Моя ценность в проектах такого рода — умение непосредственно видеть структуру фрактала. В тех небольших пределах, которые может вместить человеческий разум, конечно. Это позволяет нашей группе пользоваться ортогональными ветвями не наугад, а с точным расчётом, манипулируя темпоральными проекциями одних срезов на другие.

— А в чём наша ценность для проектов такого рода? — спросил я прямо.

— Деятельность нашей группы очень сильно и быстро меняет судьбы аборигенов подвергшегося воздействию мира. Это приводит к спонтанным выбросам… Впрочем, не буду утомлять вас подробностями процесса. Скажем так, динамика фрактала антропогенна, это доказанный факт. И наше воздействие на аборигенное общество, — это, фактически, воздействие на срез. Оно вызывает в нём своего рода колебания с плавающими частотами. Чаще всего, они имеют самозатухающий характер, но иногда возникают резонансы и самовозбуждающиеся процессы с положительной обратной связью. И всё идёт в разнос. Вплоть до коллапса среза.

— И причём тут мы?

— Ваша способность позволяет определённым образом фиксировать состояние мира. Что вы там делаете? Рисуете? Вот и рисуйте.

— Но что? — спросили мы хором.

— Для начала я попросил Мейсера представить вашу девочку императорской семье. Как портретистку. Дальше жизнь подскажет.

— Ладно, Нагма будет рисовать августейшие физии, допустим. А мне что делать? — спросил я.

— Уверен, критический локус сам вас найдёт. Это чистая математика.

— Докище, эй, Докище! — послышалось из коридора. — Ты здесь? Бегом сюда, ихние величества требуют тебя немедля! Копытом бьют, аж искры летят!

— Вот видите, — тихо засмеялся Теконис. — Математика никогда не подводит.

— Мне сказали, что вы самый лучший детский врач, — без предисловий заявил Император.

В иных обстоятельствах я бы возразил насчёт «самого лучшего», но с учётом реалий это, скорее всего, правда. Вполне вероятно, что в этом мире я единственный квалифицированный педиатр. Выбирать не приходится. Моего ответа Его Величество дожидаться не стал.

— Это не входит в договор, и я не могу вам приказать, ведь вы не мой подданный. Поэтому я прошу. Прошу осмотреть Катрин, мою дочь.

— Что с ней? — спросил я.

Император явно сильно встревожен, за его спиной нервно мнёт платок августейшая супруга — вряд ли речь идёт о диатезе.

— Мой лекарь говорит, что это Красный Мор. Он ничего не может сделать, надежда только на вас.