Эмбер склонила голову и зарыдала, уткнувшись в ладони. Боже, как трудно было не обнять ее, но я решил, что лучше этого не делать, вдруг она воспримет это неправильно. Вместо этого я протянул ей коробку салфеток, она выхватила одну, затем другую и продолжила рассказывать, иногда в мельчайших подробностях, что здоровье Стюарта ухудшается по всем фронтам.

– Мне так жаль, что я вываливаю все это на тебя…

– Нет. Что ты. Для этого и нужны друзья.

Я помню, как спускался с ней по лестнице, на несколько шагов позади, чувствовал сильный запах ее травяного шампуня, смотрел на ее худую спину и удивлялся, как вообще кто-то мог поднять на нее руку. Выйдя на улицу, Эмбер посмотрела на меня. Ее лицо опухло, она хотела было сказать «пока», «увидимся» или что-то такое, но в преддверии сильной эмоции либо, может быть, на ее исходе она так и замерла с открытым ртом, не в силах проронить хоть слово. Эмбер закрыла рот, развернулась, она ушла, так и не произнеся того, что чуть было не произнесла.

В акациях шумно стрекотали цикады, будто вместе воспевали летний день, пока он еще длился. Я чувствовал запах океана в воздухе и ощущал, как он распространяется повсеместно, словно некая неутоленная тоска. Вдалеке гулко звонил колокол рыболовецкого судна и кричали чайки, взбудораженные вероятным уловом. Пора было жить, жить так, будто завтра не наступит, будто есть только сегодня, которое, если его не ухватить, в мгновение ока превратится во вчера и станет слишком поздно. Если бы только я… Но она уходила, и расстояние между нами увеличивалось с каждым ее шагом. Нас разделяло уже около двадцати шагов (или метров, или миль), когда она вдруг обернулась, то ли пошла, то ли побежала ко мне, приблизилась вплотную, почти грубо схватила мое лицо обеими руками и поцеловала в губы. Словно она наконец-то призналась: несмотря на все, что между нами произошло, она всегда любила меня не только как друга.

Но затем, через три секунды или около того, не то чтобы я считал, Эмбер отстранилась. Она была в шоке от того, что натворила. Прикрыла рот обеими руками.

– Этого не было, – произнесла она, задыхаясь.

– Да, не-бы-ло, – повторил я, пытаясь прийти в себя.

– Мы будем вести себя так, будто этого не было. Хорошо?

Следующее, что я осознал: я наблюдаю, как она снова уходит, словно это новый дубль на съемочной площадке. Не оборачиваясь, Эмбер села в маленькую экономичную «Тойоту», которую ей, наверное, легче припарковать в городе, чем большую для коляски Стюарта. Отъезжая, она посмотрела в мою сторону и нервно помахала рукой. Я подумал, что поцелуй этот никогда не повторится и что Эмбер просто поддалась минутной слабости.

Конец лета – осень 1983 года

Но я ошибся. Поцелуй стал той искрой, занесенной ветром, которая разгорелась и превратилась в лесной пожар, уничтожив жизнь, для которой этот лес был домом. Все произошло не сразу; вначале мы просто встречались в центре города выпить кофе, иногда пообедать, а потом просто погулять вместе – все равно где. И так вышло, что в следующий раз именно я сделал шаг и поцеловал ее. Мы были у парома и спустились по ступенькам к самым нижним, обросшим ракушками, когда на нас неожиданно нахлестнула волна. Поток закружился, наполняя холодом кроссовки и утяжеляя низ джинсов, а я поцеловал Эмбер, прямо в губы, как она меня тогда. Она не отвечала, но и не сопротивлялась. Я не чувствовал, что был вправе делать это, да и она, судя по всему, тоже: в конце концов, это же ей пришлось вернуться домой и смотреть ему в глаза. А еще один раз я держал ее за руку в пиццерии «Флориана пицца», когда мы выбирали начинку, сидя под ароматными колбасными сталактитами, подвешенными к потолку для сушки. Прогуливаясь по выставке, мы обнялись и на мгновение почувствовали, каково это – просто быть вместе, как другие люди. Иронично, что галерея называлась «Тайные художники», потому что мы сами чувствовали себя там как «тайные влюбленные».

А потом, и это было неизбежно в нашем возрасте, мы пошли дальше. Я был инициатором, мои поцелуи блуждали по ее щекам, бровям, шее, еще ниже, насколько она позволяла, к груди. В маленьких проходах между зданиями и магазинами мы целовались, я смотрел ей в глаза, а она в мои, и я был уверен, что она чувствовала, как сильно я хочу ее. Наши глаза практически слезились от долгого неудовлетворенного желания, и все же мы оба сдерживались.

Я все еще помню первый раз у меня дома, как мы долго смотрели друг другу в глаза, а потом, продолжая смотреть, одновременно дошли до конца. Мы замерли на долгое время, лежали без движения, снова и снова заверяя друг друга в любви: «Я люблю тебя. Я люблю тебя…» А потом, прежде чем я успел это осознать, она заплакала, как ребенок. Словно этот момент всегда был предназначен для нас, только из-за какой-то ошибки откладывался. Любовь шла прямо из наших сердец. После этого она прижималась ко мне так, будто не хотела отпускать.

Иногда мы лежали обнаженные, глядя друг другу в глаза, я касался ее щеки, она накручивала прядь моих волос на палец. Дышать друг другом – вот и все, что нам было нужно. Это была любовь. Конечно, такие моменты всегда заканчивались, ведь все еще существовал он. Тот, о котором я уже почти не решался спрашивать. А когда спрашивал, Эмбер уверяла меня, что Стюарт ничего не подозревает, что она заботится о нем так же хорошо, как и всегда, что она так же добра, если не больше. Что было для меня одновременно облегчением и источником боли. Временами ее переполняло чувство вины, когда она возвращалась домой, но, видя его угасание, она все больше убеждалась, что нужно жить, пока есть возможность. Настроение все время менялось. Мы не раз расставались, но нам никогда не удавалось держаться вдалеке друг от друга дольше нескольких дней подряд. Мы не занимались любовью каждый раз, когда виделись, но, когда это происходило, Эмбер часто, как только все заканчивалось, закрывала лицо и плакала. Иногда она останавливалась, прямо перед тем самым моментом, и не двигалась очень долго, будто хотела умереть вот так, и я тоже. Она была ранимой, эмоциональной, изменчивой, но, как бы ее ни штормило, как бы она ни волновалась, она говорила мне, что любит меня так, как не любила никого другого.

Однажды мы лежали рядом, и она спросила:

– Как ты думаешь, откуда приходит любовь?

– Думаю, отсюда. – И я показал на свое сердце.

Но она спрашивала не об этом.

– Знаешь, когда звезда взрывается и разбрасывает по космосу все элементы, из которых состоит жизнь, это похоже на то, как одуванчик отряхивает с головы семена и посылает их вместе с ветром, – так появляется жизнь… Когда же, в какой именно момент, из этих элементов возникает любовь? Была ли любовь уже там, ждала ли она где-то много миллионов лет, чтобы найти путь внутрь нас? То есть была ли любовь сразу частью космического плана?

– Ну, – я прижал ее к подушке, – ты всегда была частью моего плана! И я буду любить тебя и после завершения моего блеклого земного существования, так что привыкай!

Самые смешные моменты в моей жизни случились именно тогда. Однажды в бассейне Эмбер залезла на спину совершенно незнакомому человеку и принялась решительно щекотать его. Только когда он вынырнул, она увидела, что это не я. В другой раз, взяв для нас карри навынос, я сел в машину и подумал, куда она делась и кто, черт возьми, эти странные дети сзади? Потом я увидел ее неподалеку, в машине, удивительно похожей на мою: Эмбер хлопала по приборной панели и хохотала как бешеная. Даже самые скучные вещи становились с ней забавными, даже уборка