несмотря на наши лучшие намерения, оказалось, что ничего не делать практически невозможно, словно это противоречит самим законам природы. Тем не менее после каждого срыва мы старались еще больше, пробуя всевозможные способы обхода (иногда в буквальном смысле). Даже в минуты слабости мы сознательно не заходили слишком далеко, и я стягивал с нее одежду, прижимался к Эмбер полностью одетым и делал все, но без риска, что она забеременеет. Были и отрицательные стороны – некоторые натертости и не очень большое удовлетворение, зато иногда мы смеялись над собой. («Я так горю от твоего длинного пушистого свитера…» или «Эти треники меня так возбуждают».) Но иногда от всего этого становилось очень тошно: кого, черт возьми, мы обманываем? Когда доходило до дела, мы занимались сексом, давай будем честными, просто по-другому.

Потом мы запретили себе петтинг: больше никаких прикосновений. Какое-то время мы были заняты другими делами, когда встречались, чем угодно, только не сексом. Мы бродили по картинным галереям до головокружения, листали в библиотеке книги о пейзажах и путешествиях, смотрели по телевизору всякую ерунду: «Шоу собак» (фермеры натаскивают собак, чтобы те прогоняли овец через ворота), «Время скольжения» (ситком о сотрудниках загнивающей госслужбы) или «Мировые новости» (какой контраст между глобальными событиями и, скажем, овцой, на которую лает собака, или бросающим курить госслужащим). Мы играли в шашки. И шашки стали новым спусковым крючком. Игра была в самом разгаре, мы лежали на животе на ковре и, когда Эмбер трижды съела мои шашки, случайно посмотрели друг на друга. Никто из нас не ожидал этого, но наши взгляды встретились, и устоять было невозможно. В следующее мгновение мы уже бросились друг к другу – вернулись, скажем так, в исходную точку. Тот раз был невероятно страстным. После того как мы так долго сдерживались, это было похоже на восторженное возвращение домой: неистовые поцелуи и сладкие слова о том, что мы любим друг друга больше всего на свете. К счастью, мы никогда не напрягались из-за ее цикла, если и была задержка, то не больше чем на день-два.

Месяцы с Эмбер – с сексом, без секса, с чем-то вроде секса – были самым прекрасным, ярким и мучительным временем в моей жизни. Тоска друг по другу, острое желание, слияние – неотъемлемая часть наших чувств друг к другу; в молодости такое желание неотделимо от любви, одно не может существовать без другого, как воздух и ветер. Поздними вечерами мы с Эмбер пытались решить, как поступить, что будет лучшим выходом и, если «лучшее» невозможно, что идет на втором месте. Во многом я понимал ее. Даже я не мог просить Эмбер оставить умирающего мужа или развестись с ним, чтобы выйти за меня. Я знал, что это было бы непростительно, как ни крути.

По иронии судьбы именно ради соблюдения приличий я больше, чем когда-либо, желал, чтобы он скорее умер. О, я мог бы терпеть и дольше, если бы пришлось, в конце концов, что такое еще один год? Кроме того, я повторял себе, что Эмбер больше не была с ним «по-настоящему», даже если и оставалась преданной сиделкой большую часть недели. Стюарт никогда не оставался один; в отсутствие Эмбер с ним сидела медсестра – миссис Грант. Она присматривала за ним, когда Эмбер была со мной или занималась другими обязанностями.

9 ноября 1983 года

В шесть утра я еще спал. Эмбер вошла, открыв дверь своим ключом, который я сделал для нее несколько недель назад. Пока она суетилась – то входила, то выходила, – я открыл глаза и увидел, что она несет кучу яиц в картонных коробках. Спросонья можно было бы подумать, что она собирается приготовить мне завтрак и принести его в постель. Сильно же я ошибался.

– Давай, соня, у нас дела! – пропела она. – Пройди пять стадий пробуждения – отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие!

Ее задорный настрой только заставил меня натянуть одеяло до ушей.

– Нетушки! – протестовала она, стягивая его (я тут же прятался обратно, и вскоре это переросло в перетягивание каната). – Есть люди, которые зависят от меня. Шевелись, лентяй!

К тому времени я понял, о чем она говорила. Она имела в виду кучку «лодочников», таких же, как она (и, как она думала, я), которые собирались идти блокировать американскую подлодку «Феникс». Всего несколько месяцев назад в Веллингтоне тридцать тысяч человек встретили американский корабль «Техас» с транспарантами: «Нет боеголовкам в Новой Зеландии» и «Нет ядерному оружию в нашей стране». Однако держать американцев на расстоянии в наши дни было нелегко. Я лично думал, что для нас, как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе, реши СССР, коммунистический Китай или еще кто-нибудь напасть на Новую Зеландию, было бы безопаснее быть с янки на одной стороне.

Я чувствовал, что совершаю нечто неправильное, взбираясь на яхту Стюарта, но все остальные тоже были здесь, так что мои сомнения в итоге сошли на нет. С мостика я увидел флот, такой же разнообразный, как игрушки для ванной: яхты, катера, швертботы, тримараны, рыбацкие лодки, виндсерферы, одна таитянская пирога и даже шаткий плот! По правде говоря, атмосфера не была напряженной, как во время Карибского кризиса, было весело и оживленно. Казалось, все знают друг друга, ну разве что никто не знаком со мной, а я не знаком ни с кем, кроме Эмбер. Чего не скажешь о ней: она привлекала много внимания, и собравшиеся знали ее имя. В целом многие обращались друг к другу по имени, но все же, если честно, меня немного пугала ее популярность.

С восьми утра ситуация изменилась, так как «Феникс» совершил маневр вокруг Норт-Хеда и появился в поле зрения (ну, настолько, насколько это возможно для подводной лодки). Зловеще черная и обтекаемая, – словно безумный ученый скрестил акулу и торпеду, чтобы получить смертоносное оружие, – она вплыла в окружении армады полицейских катеров и надувных лодок. Мы медленно пересекали канал зигзагами (вместе с остальными), как вдруг полицейские начали окружать всех (включая нас) и приказывать двигаться вперед, в то время как мы (и многие другие) продолжали скандировать: «Феникс, уходи, Феникс, уходи». Да ладно, это было не так уж и грубо! Потом воцарился хаос, все происходило очень быстро, кто-то выкрикивал приказы, ревели подвесные моторы, от всей этой суматохи вода помутнела, как чай из использованного пакетика с жалкой каплей молока. Вскоре уже трудно было понять, где чья лодка и где какая сторона, словно рыба бурлила в маленьком пруду. Вода стала неспокойной и белой, как будто начался шторм, да, собственно, так оно и было – настоящий политический шторм! И вдруг в ста метрах от нас, прямо по курсу, появилась подводная лодка. Представьте себе, атомная подводная лодка смотрит тебе в лицо! Удивительный парадокс: ощущение личного, как будто мы одни во всем свете под ее прицелом, и в то же время чувство обезличенности, потому что у нее не было лица и мы были просто людской массой для нее.

Помню, именно тогда небольшой кеч «Вега» дерзко проплыл перед подлодкой на расстоянии около пятидесяти метров. Я кое-что слышал о «Веге»: Эмбер рассказывала, как в 1973 году экипаж из четырех человек отправился противостоять французскому флоту, как Давид против Голиафа, в зону ядерного полигона Муруроа, и коммандос избили до потери сознания сначала канадского шкипера, а затем и парня, который раньше служил в Королевском флоте. С типичным французским рыцарством они не тронули двух новозеландок, одной из которых было всего девятнадцать. Власти Франции утверждали, что никто и пальцем не тронул мужчин (и не соврали: в деле были только дубинки и ноги), но потом пленка, которую удалось утаить юной девушке, попала в международную прессу, и разразился скандал. Но вернемся к дню прибытия американского «Феникса». Тогда никто не знал, решат ли американцы продемонстрировать мощь. Я увидел, как пара «зеленых» борцов на «Веге» помахала Эмбер, – эти парни, загорелые и мускулистые, были кем-то вроде рок-звезд не только для нее, но и для многих девчонок. В моей душе всколыхнулась ревность, смешанная с восхищением.

Лишь несколько отдельных деталей еще врезалось в память. Я помню яйца, которые все бросали