Через несколько недель после того первого похода я вернулась в Рок-Гарденс. Маршрут, который я пыталась пройти, предназначался для новичков, он был смехотворно простым для большинства людей, имеющих хоть какой-то опыт. Там даже можно было немножко схитрить: если сдвинуться на полметра вправо, в широкую расселину между двумя скалами, становилось еще легче. Но, чтобы попасть в расселину к самому легкому пути наверх, мне пришлось бы совершить одно довольно сложное передвижение. Нужно было выдвинуть левую ногу вперед, зафиксировать носок ботинка на небольшом выступе, на короткое время перенести вес на левую ногу, а затем поставить ногу на следующий нормальный уступ – и все это даже без нормальных захватов для рук, чтобы удержать равновесие.

Моя напарница Маура стояла ниже меня, держа другой конец веревки, надежно привязывавшей меня к закрепленным наверху металлическим якорям. Если бы я упала, она натянула бы веревку, используя тормозной механизм в своем страховочном устройстве, так что я не сорвалась бы больше чем на полметра. Когда взбираешься вверх по веревке, закрепленной наверху, риска практически никакого. Но легкие у меня все равно сдавило, я изо всех сил старалась побороть головокружение и панику. Стоявшие внизу друзья пытались меня ободрить: «Доверься ботинкам!», «Доверься ногам!», «Все будет хорошо!», «Ты сможешь!».

В конце концов я набрала в легкие воздуха, шагнула вперед, перенесла вес с одной ноги на другую – и перебралась. Над головой нащупала, за что ухватиться руками, чтобы удержать равновесие, а потом расплылась в улыбке и старалась дышать спокойно. В какой-то момент, пока я двигалась, я почувствовала себя невесомой, держащей все под контролем. Я не боялась. А теперь, пока я продолжала взбираться, карабкаясь по мягкой почве и обломкам камней, накопившихся в расселине, страх потихоньку возвращался. Я закончила восхождение очень измученная, всю дорогу боролась с паникой. Начало было хорошим, но, когда Маура опустила меня снова на землю, я поняла, что мне еще есть над чем поработать.

Я не знала ничего из истории лечения фобий, когда решила разработать для себя собственную программу экспозиционной терапии. Просто систематическая, постепенная экспозиция – испытание высотой – казалась мне логичной. Возможно, в глубине души я бихевиорист. Сознательно или нет, я выбрала программу, построенную на трудах Уотсона, Кавер Джонс и Вольпе, и особенно на достижениях одной из протеже Вольпе, израильского психолога Эдны Фоа. Сейчас Фоа – директор Центра лечения и изучения тревожности в Пенсильванском университете. Но, когда в начале 1970-х годов Фоа была научным сотрудником в Университете Темпл в Филадельфии, штат Пенсильвания, она училась у Вольпе. Работа Вольпе придавала большое значение «воображаемой» экспозиции: например, пациента с арахнофобией просили представить себе паука, находящегося на некотором расстоянии, а потом представлять себе, как он постепенно передвигается все ближе и ближе.

Новым в исследованиях Фоа было то, что она стремилась выяснить, сможет ли большее количество экспозиций к реальному (а не воображаемому) стимулу страха улучшить многообещающие результаты Вольпе. Предыдущие исследователи предполагали, что для пациентов с фобиями и тревожными расстройствами такая прямая экспозиция может быть опасной, но научные взгляды на этот счет постепенно менялись. Фоа пошла не так далеко, как некоторые другие врачи (например, не была сторонницей метода, подразумевавшего интенсивное, даже жестокое погружение), но она начала более интенсивно работать в рамках системы, разработанной Вольпе. Фоа сказала: «Я приступила к исследованиям экспозиции in vivo, но не с самого высокого уровня страха, а с умеренных уровней, потом двигалась быстрее и быстрее, переходя к более напряженным ситуациям, вызывающим все более и более высокую тревожность». Как она сообщила, «результаты были превосходными».

Как следует из результатов работы Мэри Кавер Джонс с Маленьким Питером, экспозиционная терапия, по существу, представляет собой процесс, обратный классическому формированию условного рефлекса. Если можно научить животное предвосхищать боль с помощью мигающего красного света, неоднократно увязывая появление этого света с ударом тока до тех пор, пока оно не начнет бояться света, разумно предположить, что стимул и страх можно и разъединить. Показывайте животному красный свет без сопровождающего его удара током достаточное количество раз, и со временем оно перестанет бояться света – этот процесс называется «угасание». Хотя следует заметить, что, поскольку наши связанные со страхом воспоминания изначально очень прочные и долговременные (это необходимо для выживания), угасание может оказаться гораздо более медленным, чем формирование условного рефлекса. Отчасти именно поэтому лечение страхов оказывается таким трудным.

Мы не знаем точно, что происходит в мозге в процессе угасания рефлекса. Фоа сформулировала это для меня следующим образом: «Стираем ли мы связи между стимулом и страхом или замещаем их новыми структурами?» Согласно ее гипотезе, экспозиционная терапия готовит мозг к формированию параллельно со страхом второй, конкурирующей, структуры. Она объяснила, что у новой структуры «отсутствует этот страх, она не воспринимает мир как всегда опасный и не считает, что человек совершенно не способен с этим справиться». В тех случаях, когда экспозиционная терапия срабатывает, это происходит потому, что новой структуре удалось одержать верх над старой.

Вот почему мой панический успех в Рок-Гарденс на самом деле вовсе не был успехом. Да, я забралась на стену, но совсем не убедила свой мозг начать формировать новую структуру. Постоянное запугивание себя не могло решить никакой проблемы; недостаточно было карабкаться вверх с выпученными глазами и бьющимся сердцем. Нужно было научиться оставаться спокойной.

Скала была такая холодная, что у меня онемели пальцы. Было 2 октября, зима на носу, и я совершала свое восьмое, и последнее, восхождение в этом сезоне. Все лето я занималась скалолазанием, когда кто-нибудь, у кого было достаточно опыта и снаряжения, соглашался взять меня с собой. Я пыталась систематизировать свои вылазки, повторяла одни и те же маршруты, чтобы убедиться, смогу ли я достичь большего и с каждым разом становиться спокойнее.

В предшествующие годы я бы заставляла себя это делать до тех пор, пока паника не стала бы невыносимой, в надежде на то, что рано или поздно она исчезнет, как мыльный пузырь, – если, конечно, я достаточно постараюсь. Но теперь стратегия изменилась: я намеревалась заходить только настолько, насколько могла, чтобы меня не парализовало от страха. Моей целью было создание у себя новой структуры мозга, которая сказала бы: «Все хорошо. Ты в безопасности». Тогда я спустилась бы вниз, пока старая структура не взяла верх снова, и надеялась бы, что в следующий раз поднимусь на полметра выше.

Для этой, последней, вылазки Райан, Кэрри, Маура и я выбрали Медные утесы, скалу в полупромышленных окрестностях Уайтхорса, которые раньше были процветающими медными рудниками, а теперь представляли собой лабиринт карьеров, трасс для горных велосипедистов и небольших мелких озер. Я собиралась осилить «Анна Банана», короткий, подходящий для новичков пятиметровый маршрут вверх к гребню горы, по острому клину, выступающему из основного склона. Первые шаги я сделала по легким опорам для ног, зазорам, врезающимся в переднюю часть клина, и все было хорошо, пока я не поднялась на два – два с половиной метра от земли. Там я застряла, правая нога на надежном уступе как раз за углом острого гребня, а левая – большим пальцем в маленькой впадине сантиметров на тридцать ниже. Чтобы двигаться дальше, мне нужно было переместить левую ногу на полметра выше, на следующий надежный уступ.