litbaza книги онлайнБизнесЭкспонента. Как быстрое развитие технологий меняет бизнес, политику и общество - Азим Ажар

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 86
Перейти на страницу:
вращения колес; моя голова болит от множества адских звуков, а глаза — от света адских огней, и я могу добавить, что мое сердце тоже болит при виде стольких людей, занятых адским трудом и выглядящих так, словно им и не суждена была лучшая участь… Шум Бирмингема не поддается описанию; молотки, кажется, никогда не утихают. Грязь ужасающая. Какими бы грязными ни были некоторые из наших старых городов, их грязь не оскорбительна, она лежит себе кучами, которые не раздражают никого, кроме тех, кто находится в пределах небольшой досягаемости выделяемой ею вони. Здесь же она активна и подвижна, это живое воплощение зла, наполняющее всю атмосферу и повсюду проникающее[130].

В написанном тридцать лет спустя фундаментальном исследовании «Положение рабочего класса в Англии» Фридрих Энгельс говорит об условиях жизни в городах как о «скопище крайней нужды, которой мы должны стыдиться»[131].

Один из способов осмысления социальных проблем, вызванных индустриализацией, — восприятие их как разрыва между скоростью технологических и социальных изменений и скоростью институциональной и политической адаптации. Неспособность государства регулировать рабочие процедуры и правила во времена промышленного переворота отражала предубеждения аграрной и аристократической элиты: у Великобритании была современная экономика, но явно досовременный политический порядок. Как сказал мне бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр: «Существовал временной разрыв между изменениями и политиками, которые должны были на них реагировать»[132]. Работа на фабриках начала должным образом регулироваться только с принятием Фабричного законодательства и Акта от 1833 года[133]; возникновение рабочего движения и системы социального обеспечения для защиты интересов городского рабочего класса заняло гораздо больше времени.

Современные институты, подобно их викторианским предшественникам, также сталкиваются с проблемой соответствия быстро меняющимся технологиям. Но теперь разрыв будет расти куда быстрее. В экспоненциальную эпоху на радикальные изменения уходят не десятилетия, а годы, а иногда и месяцы.

Именно поэтому стоит задуматься о том, что же на самом деле представляют собой эти институты. Само слово вызывает ощущение солидности: внушительное здание полиции, большая церковь, вздымающаяся вверх штаб-квартира ООН в Нью-Йорке. Однако институты — это не здания. Это нечто большее. Это системы, управляющие нашей повседневной жизнью, нашими действиями, как публичными, так и частными, а также нашими отношениями друг с другом.

Социологи называют институтами все устойчивые нормы, которые определяют то, как мы живем. Для простоты я рассматриваю институт как любое общественное соглашение между группами субъектов, которое помогает им взаимодействовать. Именно эти институты придают стабильность событиям, из которых складывается наша жизнь. По словам социолога Энтони Гидденса[134], «институты по определению представляют собой наиболее устойчивые черты общественной жизни»[135]. Если бы это было не так, они не были бы институтами — это были бы всплески моды, однодневки, поветрия.

Под раскидистым зонтиком этого понятия приютились институты самых разных видов. Некоторые из них по своей природе более институциональны: бизнес как соглашение между работниками, руководством и владельцами; государство как соглашение между гражданами и государственным аппаратом. Ветви власти — это формальные институты. Таковы же религиозные объединения: церкви, мечети, храмы или синагоги. Таковы же межнациональные организации: Европейский союз, Всемирный банк, Всемирная организация здравоохранения или Международное энергетическое агентство (ответственное за те самые неудачные прогнозы относительно солнечной энергии). Многие такие институты имеют «зримое воплощение»: мы можем представить себе людей, которые их составляют, и здания, в которых они расположены.

Другие институты, такие как понятие верховенства права, суть международных соглашений и внутренних законодательств или право интеллектуальной собственности, не являются группами людей, но тем не менее институциональны. Некоторые из них могут больше походить на набор формальных правил, чем на организацию. Законы и правовые системы, в которых они существуют, часто прописаны — это один из основных институтов, управляющих нашей жизнью.

Тем не менее не все институты формальны. Существуют привычки и правила, которые определяют наше поведение. Такие неписаные нормы могут иметь столь же высокий, а возможно, и более высокий уровень соблюдения, чем письменно закрепленные. Так, в Великобритании принято «моргать» фарами в знак благодарности водителю, уступившему дорогу, хотя официальными правилами дорожного движения это не регламентируется. Экономист Ричард Нельсон[136] приводит такой пример: у пекарей существует общепринятая практика приготовления пирога, хотя детали могут различаться[137]. Такие нормы — тоже один из видов институтов. Они обеспечивают стабильность, определяющую наше коллективное поведение.

У всех этих институтов есть нечто общее. Они не приспособлены для развития в экспоненциальном темпе или к быстрым изменениям в обществе. В самых крайних случаях они вообще не адаптируются к переменам.

Возьмем один из самых институциональных институтов в истории — католическую церковь. Церкви почти две тысячи лет, это одна из самых давних организаций. В 1633 году она вступила в спор с астрономом Галилео Галилеем и его выводами о строении нашей Солнечной системы. Астроном был приговорен к пожизненному домашнему аресту. В 1979 году, через 346 лет после вынесения приговора и через 22 года после выхода на орбиту первого спутника, папа Иоанн Павел II приказал папской комиссии пересмотреть приговор Галилею[138]. Тринадцать лет спустя комиссия и папа отменили выводы инквизиции XVII века, осудившей «крамольные» идеи Галилея[139].

Это, конечно, крайнее проявление. Но даже если институтов, адаптирующихся так же медленно, как католическая церковь, и немного, остальные все равно не отличаются особой скоростью. Это еще одна сторона трудности прогнозирования экспоненциальных изменений: даже когда прогнозы верны, наши институциональные реакции все равно остаются вялыми. Возьмем компанию Kodak. В 1975 году инженер компании Стив Сассон создал устройство размером с тостер, которое могло сохранять изображения в электронном виде. За 23 секунды изображение переносилось на кассету, после чего его можно было просмотреть на экране телевизора. В то время это казалось чем-то невероятным: персональные компьютеры еще не существовали как категория, да и видеомагнитофоны были в американских домах редкостью. Через несколько лет Сассон получил патент США № 4131919A на цифровой фотоаппарат[140]. Опираясь на закон Мура, он просчитал, что, для того чтобы цифровые камеры начали конкурировать с пленочными, потребуется от 15 до 20 лет. Его оценка оказалась верной. Но компания Kodak, даже имея преимущество в два десятилетия, не ухватилась за эту возможность. В то время она продавала 90% фотопленки в США и 85% фотоаппаратов — у нее не было необходимости полностью менять свою бизнес-стратегию. «Когда вы описываете перспективы развития бизнеса через 18–20 лет руководителям, которые к тому моменту явно уже уйдут на покой, эти перспективы мало кому интересны», — вспоминал Сассон[141].

Kodak действительно разработала ряд цифровых

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 86
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?