о чём вообще можно разговаривать с таким человеком. Продумать тактику диалога, если повторять слова инквизиторов.

Провожая его под охраной в подвал, я пытался представить последствия. Ждать ли мне нападения или же они не осмелятся идти войной на тех, у кого их глава дома в заложниках? Попытаются ли перехватить другие семьи в доме власть или та сразу перейдёт Алианетте или Катэрии? Попытаются ли они встрять в разборки между мной и другими семьями и домом или будут наблюдать со стороны? Или вообще в полицию заявят?

То, что решение было правильным, я не сомневаюсь. Я не мог оставить Катэрию на растерзание даже её отцу, так как мы оба были замешаны в этом. Другое дело, что кроме ребёнка нас ничего не объединяло, а в этом мире, кажется, такое было не поводом защищать девушку.

Но на фоне всего были и хорошие новости. Пару раз очнулась Марианетта, пока меня не было. Она приходила в себя, бодрствовала час-другой и вновь засыпала. Не знаю, с чем связан такой странный режим сна, однако это могут быть последствия травмы после выстрела. Возможно, она и поможет советом, однако для этого требовалось поймать момент, когда та будет в сознании.

Как бы то ни было, первым делом я потащил Зигфрида знакомиться с нашей боевой командой из бывших солдат и примерять активную броню, которую ему предстояло носить.

Можно сказать, теперь у нас была полноценная группа разведки из двух с половиной космодесантников. Каждый из нас теперь стоил больше, чем полноценный взвод. А нас троих в сумме, как считалось, было достаточно, чтобы если не одержать победу, то противостоять батальону, а то и двум в зависимости от количества человек.

Это если очнётся Грог к тому моменту…

* * *

Катэрия очнулась через несколько часов после прибытия в поместье Барбинери. Меня позвали сразу, едва она распахнула глаза. В тот момент я подстраивал и сверлил оставшуюся третью активную броню под рост Зигфрида, который пытался правильно натянуть на себя чёрный синтетический костюм.

— Мистер Роковски, девушка пришла в себя, — тихо позвала меня Лика, которая заглянула в ангар.

— Уже?

— Ну не уже… — улыбнулась Лика неуверенно. — Она пролежала так несколько часов.

— Ясно, — я положил всё на пол, отряхнув руки. — Подождёшь меня?

— Куда денусь? — пожал Зигфрид плечами, пытаясь разобраться с костюмом.

Катэрия ждала меня в отдельной комнате, где её оставил под присмотром служанки, чтобы та не очнулась в незнакомом месте и от испуга не натворила никаких бед. Когда я вошёл в комнату, она так и сидела в кровати, глядя на стену перед собой под присмотром женщины. Едва я появился на пороге, она медленно посмотрела на меня.

— Подождите за дверью, пожалуйста, — попросил я.

Служанки поклонились и быстро удалились за дверь.

Я огляделся, после чего подтащил к её кровати оббитый тканью стул и сел напротив. Катэрия не спускала с меня глаз. Что-то в ней было другое, но я не мог сказать, что именно.

— Как ты? — негромко спросил я.

— Нормально, — ответила она негромко и вновь уставилась в стену, будто потеряла ко мне всякий интерес.

— Мне сказали, что с тобой ничего не успели сделать, — попытался я подбодрить её.

— Мне тоже это сказали.

— Поэтому волноваться нечего. Можно сказать, ты уже можешь встать на ноги.

Но Катэрия как-то не спешила вообще что-либо делать. Она просто сидела и смотрела на стену напротив. Видимо, отходит от произошедшего. Этот взгляд вдаль, я его знал достаточно хорошо. Космодесантники были лишены этого синдрома, но простые солдаты подвергались ему постоянно. Мы так просидели минут пять, а она и звука не издала.

Может рано ставить диагноз?

А что предлагаешь?

Думаю, здесь всё немного проще. Девчонке нужно просто выговориться.

Выговориться? Ладно, попробуем…

— Как ты себя чувствуешь? — решил я хотя бы что-то выдавить из неё. Такое ощущение, что Катэрию попросту контузило.

— Что я чувствую? — медленно повернула она голову в мою сторону. — Ты хочешь знать, что я чувствую?

— Кажется, я так и спросил, да.

— Грант, — она выдохнула. — Что я должна чувствовать, по-твоему? Чувствовать, когда меня родной отец силой пытался затащить, чтобы сделать мне аборт? Затащить под предлогом, что это всё ради меня? Попытался распорядиться даже моим телом как своей вещью? Я радоваться должна? Плясать?

— Не знаю, ты мне скажи.

— Нет, я не рада. Я очень зла. Я… да я ненавижу его. Ты это хотел услышать? Да и вообще, как? Как он мог так поступить? Ладно, хрен с ним, выбросил меня из семьи, как какое-то домашнее животное, я могу понять это. Семья, честь и прочая ерунда. Но он же мне говорил про семейные ценности. Семейные ценности! — выплюнула она эти слова, как отраву. — Что мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны друг друга бросать. Что да, мы бываем невыносимы, но мы всё равно свои. Ты это понимаешь?

— Понимаю.

— И где его семейные ценности были, когда он выгнал меня? Но потом после того, как выкинул меня, как он мог как ни в чём не бывало припереться, вновь улыбаться мне в глаза, строить из себя доброго папашу, а потом скрутить и попытаться вырезать из меня моего ребёнка⁈ Просто, потому что он так сказал⁈ Да кто он вообще такой, чтобы так ДЕЛАТЬ⁈

Катэрия разошлась. Теперь она не просто громко говорила. Её голос то и дело срывался на крик, пусть она и пыталась себя удержать. С другой стороны, она хотя бы начала говорить, а не сидела и смотрела в одну точку, держа всё в себе.

— Не знаю.

— Он просто пришёл делать что хочет! Просто как с каким-то скотом обращается, которого сегодня на спаривание, завтра на убой! Я похожа на скот⁈

— Нет.

— А для него похожа! — выкрикнула Катэрия со слезами на глазах. — Захотел — выбросил! Захотел — отобрал ребёнка! Захотел — отдал в другую семью! И всё это под соусом «всё ради тебя, я знаю, что для тебя лучше»! Просто, потому что ему так угодно! Если он считает, что это хорошо, то значит, это хорошо! Ты это понимаешь⁈ Да он всю жизнь так делал! Всю жизнь, а я терпела, ведь мы же семья! Семейные ценности! А едва я сделала что-то не так, то