— Я скопил четыре рубля. Пожалуйста, берите все!

Сказав это, я посмотрел на бабушку: раз она помогает мне, я должен хоть немного помочь и ей. Довольна она моим ответом?

— Ты молчи! — накинулась на меня бабушка. — Я как-нибудь разберусь без тебя! — Теперь она смотрела на дядю. — Пусть мне даже приплатят за новый лист картона — я его не возьму! Меня устраивает и старый… Ведь стыдно сказать: за всю свою жизнь я ни разу не сфотографировалась вместе с сыном!.. А теперь я с ним на одной карточке! И сноха рядом с нами, и мой внук, и ты. Вот это мне дорого — дороже всего на свете!..

Дядя Абу глубоко вздохнул и сделал рукой такое движение, будто крутил арифмометр.

— Не в портрете дело, уважаемая Хагоз, — заговорил он. — Ну, как ты это не можешь понять?

— А в чем же? — спросила бабушка.

— В том, что Гапур делает все, что взбредет ему на ум! Он нерасчетлив, непрактичен, у него нет выдержки…

Теперь дядю нельзя было остановить. Он все говорил и говорил, будто хотел засыпать нас всех словами. Если верить дяде Абу, меня до сих пор никто по-настоящему не воспитывал. А воспитывать было надо! Потому что, если сейчас не взять меня в твердые руки и не направить на верный путь, я пропаду окончательно. Дядя вспомнил все мои проступки, даже прошлогодние. Как я швырял камешками в окно кузнеца Иса́па. Как привязал к ноге соседского козла веревочку с пустой консервной банкой. Как спрыгнул с крыши хлева с маминым зонтиком и растянул связки на ноге…

— Сегодня я констатирую: Гапур совершенно вышел из рамок! — воскликнул напоследок дядя Абу.

— Мудреные слова говоришь. — Бабушка покачала головой. — Будто на собрании в клубе. А того не хочешь понять, что Гапур еще мал и спрашивать с него, как со взрослого, нельзя. — Она встала. — Ну, поговорили, и хватит! Другие дела есть…

— Подожди, подожди, Хагоз, — попытался остановить ее дядя. — Надо закончить одно, а потом приниматься за другое…

— Что еще? — недовольно спросила бабушка.

— Как же быть с портретом?

— Оставлю такой как есть, — сказала бабушка, и вдруг ее тонкое лицо озарила улыбка. — Гапур хорошо мне шаль нарисовал. Да и ты на портрете словно живой… А усы Гапур дорисует. — Она обернулась ко мне. — Ты, Гапур, постарайся и нарисуй своему дяде красивые и пушистые усы. Ведь твой дядя — настоящий мужчина, а настоящий мужчина с усами еще мужественнее, еще благороднее!

— Нарисую, — сказал я.

— Вот и хорошо! — воскликнул дядя, приосаниваясь и поглаживая усы. — От ошибок никто не застрахован, но важно уметь исправлять свои ошибки!

— Это верно, — сказала бабушка. — Ведь не зря говорят: и хороший конь спотыкается…

— Кстати, Гапур, не забудь внести соответствующие записи в «Амбарную книгу», — вспомнил дядя Абу.

Я кивнул:

— Внесу…

Вскоре дядя ушел. Мама снова взялась за свою машинку — она уже неделю назад начала шить себе новое платье, но никак не могла кончить его. Бабушка гремела кастрюлями на кухне. Потом выглянула и позвала меня согнутым пальцем.

— Что, бабушка, воды принести? — спросил я. Сейчас я был готов сделать для нее все, что бы она ни пожелала.

Но бабушка отказалась от моей помощи.

— Дуралей ты, дуралей! — заговорила она, смотря на меня в упор и горестно качая головой. — И в кого ты такой? Не знаю…

Я молчал. Потом искоса поглядел на бабушку и спросил:

— А в футбол играть разрешишь?

— Разрешу, — ответила бабушка. — Только новые ботинки не надевай…

— А на Сунже купаться можно?

Бабушка кивнула.

— Купайся…

— И к Сулейману пустишь?

— Когда ж я не пускала тебя к Сулейману? — ворчливо заговорила бабушка. — Делай что хочешь, только под ногами у меня не путайся!

Я лег в постель, но мне не спалось. Мама уже кончила шить, бабушка прекратила греметь кастрюлями, а я все еще лежал, свернувшись калачиком, и думал.

А все-таки я правильно сделал, что взялся за групповой портрет! Дяде, конечно, обидно, что я не посадил его на почетное место, что забыл нарисовать ему усы, вот он и злится! А мама не злится. И бабушка не злится…

«Хорошо, что у меня такая мама и такая бабушка! — подумал я. — С ними жить можно!»

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ

В шесть часов утра проснулось бабушкино радио и заговорило на весь дом. Сначала речь шла о строительстве новой домны в Днепропетровске, потом — о подготовке еще одной экспедиции в Антарктику. А затем начались местные известия. И тут вдруг я услышал: «Систематически перекрывает норму выработки тракторист Холак Илиев. Скромный, упорный, трудолюбивый — таким знают Холака Илиева жители Сунжа-Юрта!»

— Бабушка! — закричал я, вскакивая на ноги. — Про нашего Холака говорят!

— Слышу, — откликнулась с кухни бабушка. — Пусть говорят что хотят, а у меня к Холаку все равно душа не лежит.

— Почему же?

— «Почему, почему»! — повысила голос бабушка. — Твой Холак еще не пророк, чтобы я его ежедневно в молитвах поминала!..

Скажу правду, я знаю, почему бабушка недолюбливает тракториста. Это из-за меня.

С некоторых пор бабушка забрала себе в голову, что я обязательно должен стать судьей.

Она иногда говорила:

«Когда ты вырастешь, Гапур, я пройду с тобой рядом по всему аулу, — пусть люди видят, какого внука я на ноги поставила! Ты будешь судьей…»

У меня нет желания стать судьей. Я вам об этом уже говорил. Мне хочется стать трактористом. Поэтому мне обидно, если бабушка называет Холака чумазым. И дядя Абу неправ, когда утверждает, что Холак еле-еле выполняет норму. Радио не врет! У Холака многому можно научиться!

И сейчас, прослушав последние известия, я подумал, что обязательно научусь, стану трактористом и про меня тоже скажут: «Систематически перекрывает нормы выработки тракторист Гапур. Скромный, упорный, трудолюбивый — таким знают Гапура жители Сунжа-Юрта!»

Если я говорю бабушке, что стану трактористом, она сердится. Одно имя