его альбом? Совсем нет! Но я хорошо понимал, что без фотографа осуществить мой замысел невозможно. Выход был один — терпеливо ждать счастливого случая, когда мама или дядя Абу соберутся в Грозный и возьмут меня с собой. И если так случится, мне сделают в Грозном портрет, на котором я буду сидеть рядом с папой, это уж точно!..

Раньше, глядя на портрет, висевший в бабушкиной комнате, я видел только лицо папы — тонкое, как у бабушки; я рассматривал его глаза, губы, широкие плечи, охваченные солдатской гимнастеркой. И больше мне не надо было ничего!

Но сейчас я заметил, что вокруг фотокарточки отца есть картонные поля. Зачем бабушка оставила такие большие поля? И тут меня будто током ударило, я подумал: «Надо нарисовать на этих полях маму, бабушку и себя! Учитель по рисованию слишком придирчив, на самом деле я владею карандашом лучше многих! Была не была, попробую сделать семейный портрет, и не какой-нибудь, а в красках!»

Я был доволен, что дома́ никого не оказалось, — работа у меня пойдет без помех.

Конечно, можно было бы сделать групповой портрет и при бабушке. Но тогда сюрприза не получится! А мне хотелось удивить бабушку. Я представлял себе, какой радостью осветится ее лицо, когда она увидит всех нас вместе — папу, себя, маму и меня. И, предугадывая это, я разложил на столе целый набор цветных карандашей…

Через мгновение портрет лежал передо мной. Надо сказать, что карточка папы была небольшая, не больше блюдца. Но карточку я трогать не собирался. Вся моя надежда была на картонную подложку; свободные, чистые поля картона давали мне возможность разместить рядом с папой всю нашу семью.

Первой следовало рисовать бабушку. Но куда ее посадить? По старшинству она в семье первая. Коли так, она должна находиться справа от папы. Но где это «справа»? Если глядеть на портрет, «справа» будет слева. А если представить себе, что сидишь на месте папы? Тогда «справа» перескочит! Что за чепуховина!

Я подумал, как будет глядеть на групповой портрет бабушка. Она обязательно станет лицом к папе. Выходит, надо нарисовать ее по левую руку от папы, то есть справа от меня…

Очень хорошо!

Я взялся за карандаш, но тут же придержал руку. Опять задачка! Если посадить бабушку около папы с одной стороны, а маму — с другой, где сяду я? Мне хотелось быть рядом с отцом. Честно говоря, ради этого я и взялся за групповой портрет. А что получается? Не желая обидеть бабушку и маму, я должен поступиться собственным желанием. Обидно…

Кого же отодвинуть, чтобы сесть рядом с папой? Бабушку? У меня даже сердце ёкнуло, когда я представил себе, как бабушка встретит это решение. Нет, бабушку лучше не трогать! Значит, придется потесниться маме? Но обижать маму я тоже не решался.

Пораздумав, я пришел к выводу, что есть еще одна возможность устроиться около папы. Надо нарисовать себя, выглядывающим из-за папиного плеча! Правда, тут был большой минус. Голова моя будет видна, а новые желтые ботинки на микропористой подошве, которые мама купила мне к Первому мая, видны не будут. С потерей ботинок я лишался многого.

Все эти непредвиденные обстоятельства совершенно сбили меня с толку. Быть может, оставить эту затею? Я встал и прошелся по комнате. Зацепил угол толстой дорожки и услышал, как что-то звякнуло. Нагнувшись, я заметил монетку, подаренную мне зимой Сулейманом, — вот она куда спряталась, а я искал. Монетка была дореволюционная: одна ее сторона совсем стерлась, на второй виднелся двуглавый орел…

Эта монетка и подсказала мне, что делать…

Мы с ребятами в разные игры играем. И считалок у нас много. Вот одна такая — ингушская:

Дуга, дуга, Да дуга, Сийна сигал, Ӏаьржа лаьтта, Цо вузове дугурхо![11]

А вот другая — мы ею чаще пользуемся:

На золотом крыльце сидели: Царь, царевич, король, королевич, Сапожник, портной… А ты кто такой?

Эти считалки хороши только для куллы, альчиков и пряталок. Когда надо разрешить какой-нибудь спор, в ход идут спички и монетки.

Монетка Сулеймана навела меня на мысль разыграть местечко около папы между мной и мамой. Все честно: кто счастливее — тому и повезет!

Я загадал «орла», закрыл глаза, чтобы не помогать монетке даже взглядом, и бросил ее в воздух. Раздался звон, смягченный тканью дорожки. Я стоял, боясь открыть глаза. Потом, не выдержав, открыл.

— Эх! — горестно воскликнул я.

Вы уже поняли: монетка лежала «орлом» вниз! Мама выиграла! Она оказалась счастливее меня: ей было предназначено сидеть рядом с папой!

Пробежала в голове мысль, словно черная тень. Не говорить маме, что я бросал монетку, а просто посадить ее подальше, — она меня любит и не станет сердиться. Трудно было удержаться, чтобы не позвать эту мысль обратно. Но я все-таки удержался. И то, что я сумел отказаться от чужого счастья, не склонился перед ложью, обрадовало меня…

Долго пришлось мне трудиться, чтобы групповой портрет вышел красивым и точным. Немало я попотел, прежде чем справился с одной бабушкой. Сходства лица я не добивался — уловить его было трудно. Однако глаза у бабушки вышли похожими. Такие глаза были у нее, когда она, выйдя от Жовхар, сетовала, что я раньше времени сведу ее в могилу.

Бабушкину одежду я передал с большой точностью. Правда, получилось это после многих переделок. Дело в том, что рукава темного платья, любимого бабушкой, вышли сначала очень длинными. Я стер излишки. Теперь рукава были короткими, и бабушкины руки торчали из них, как неприкрытые палки чучела. Но все-таки я своего добился: рукава стали нормальными…

Потом я чуть не ахнул от досады, когда увидел, что нарисовал бабушку без шали. Как все пожилые ингушки, она всегда ходит в шали. Это был бы скандал, если б