она увидела себя с непокрытой головой! Исправляя ошибку, я наградил бабушку красивой шалью — она была гораздо красивее настоящей.

Над головой бабушки я написал: «Бабушка». Сейчас любой грамотный человек мог понять, что перед ним не мама, не тетя Напсат, а именно бабушка…

Теперь надо было заняться мамой. Тут дело пошло лучше. Заминка получилась только тогда, когда настала очередь рисовать туфли.

У мамы несколько пар туфель. Друг от друга они отличаются цветом, формой и высотой каблука.

Больше всех мне нравятся туфли, похожие на мя́чи[12],— у них подошва прямо в бортики переходит. Сверху на этих туфлях красивые фигурные вырезы…

Сапожникам, наверное, легче было сшить эти туфли, чем мне их нарисовать! Но вы же знаете: карандашом я все-таки неплохо владею и с делом справился! Совсем неплохие туфли получились — как настоящие, с круглым бортиком и фигурным вырезом наверху…

У мамы над головой тоже появилась надпись: «Мама».

За правым папиным плечом я нарисовал себя. Не всего, конечно, а только по пояс. На это ушла одна минута. Круглое лицо и несколько веснушек на носу, чубчик, два глаза, две руки — долго ли рисовать!

«Все! — облегченно и радостно вздохнул я. — Готово!»

Я повесил портрет на законное место в бабушкиной комнате. Потом стал напротив, любуясь своей работой. Красивый портрет получился! Честное слово, если б его переснимал фотограф из Грозного, вышло бы хуже! Я ежеминутно находил в портрете все новые и новые достоинства. То восхищался бабушкиной шалью, на которой искусно были нарисованы квадратики и ромбики, то хвалил себя за отделку маминого платья, — по-настоящему у мамы на платье никакой отделки нет, а я набросил на платье кружева и гирлянды диковинных цветов.

На фоне разодетых бабушки и мамы я выглядел пастухом. Не надо было, конечно, рисовать себя в старой школьной гимнастерке, — обычно я надевал ее только дома, возвратившись с уроков. Гораздо приятнее было бы красоваться в новой курточке, купленной мне дядей Абу…

И тут я растерянно замер. Дядя Абу — но ведь я забыл нарисовать его! Вай, что за память у меня?! Не память, а луттарг![13]

«Куда же поместить дядю?» — мучительно думал я.

Дядя старше мамы, и почетнее было бы устроить его рядом с папой. Но для этого пришлось бы все делать заново.

«Не буду, — решил я. — Нарисую дядю Абу над левым папиным плечом».

В жизни дядя Абу высокий и худой. Голова у него маленькая. Он носит усы, а редкие волосы зачесывает на пробор. Но во всех этих приметах ничего особенного нет. А есть у дяди Абу примета удивительная — его пальцы. Вы бы посмотрели на эти пальцы и вовек их не забыли! Длинные-предлинные и все в утолщениях, словно ряд косточек на бухгалтерских счетах.

Дядя Абу гордится своими пальцами. Они у него здорово к канцелярской работе приспособлены. Во-первых, двумя пальцами он сразу захватывает все десять косточек на проволочке. Во-вторых, утолщения помогают ему одновременно двигать косточки, на которых единицы отсчитываются, и те косточки, на которых ведется счет десяткам, и наконец, те косточки, которыми сотни определяют…

Рисуя дядю, я старался не отступать от оригинала, — наметил циркулем круглую голову, потом разделил волосы на пробор и даже украсил китель двумя красными полосками — свидетельство того, что на фронте дядя Абу был дважды ранен. Об утолщениях на пальцах я тоже не забыл.

«Вот теперь вся родня вместе!» — сказал я себе, счастливо улыбаясь.

Хорошее дело сделал! Мне пришло в голову, что такое дело украсит графу «Приход» в «Амбарной книге». «Вечером надо будет записать», — подумал я.

«Вся родня!» — повторил я, любуясь портретом.

Но разве это вся родня? А мамин папа — дедушка Саи́д? А младший брат мамы и дяди Абу — буровой мастер нефтеразведки Тимур? А жена Тимура — геофизик Айша́? А внучатый племянник бабушки, из-за которого она недавно устраивала той и который подарил нам сейчас осла? А папин двоюродный брат — майор авиации Темирсулта́н? А жена Темирсултана — Анна Николаевна?

Я перевел дух. Ну и родственников у нас! Разве все они уместятся на портрете? Конечно, если рисовать только головы, причем делать эти головы не больше пуговиц, тогда, может быть, уместятся.

Однако список родственников на Анне Николаевне не кончался. Откуда-то выплыло имя Дау́да. Кто он такой, этот Дауд? То ли троюродный племянник бабушки, то ли двоюродный племянник мамы? Потом вспомнилась Савда́т. В памяти удержалось ее широкое лицо с бородавкой на щеке. Но кем приходится Савдат мне, бабушке и маме — хоть убей, я вспомнить не мог!..

За Савдат родственники повалили пчелиным роем: дядя Бийбе́рд, тетя Яха, брат Усма́н, сестра Хамса́т, дядя Жамбо́т, тетя Гошма́ха, дедушка Гири́…

«Постой, постой, — остановил я себя. — Этот дедушка Гири мне совсем и не дедушка. Он мне троюродный брат, хотя и старый…»

Тут я понял: с нашим тайпом[14] лучше не связываться — если всех рисовать, никакой бумаги не хватит!

Я снова повесил портрет на стену и, с трудом оторвавшись от него, принялся с нетерпением ждать прихода бабушки и мамы. То-то они удивятся! И, может быть, наконец, вместо обычного «дуралей» я услышу от бабушки: «Джигит!»

А что, разве я не достоин похвалы? Достоин! Такого хорошего семейного портрета нет ни у кого в нашем ауле!..

На улице громко заскрипела калитка. Послышался раздраженный голос бабушки:

— Куда тебя несет, шайтан проклятый?

Я насторожился. Любопытно, кого это еще бабушка кличет шайтаном?

— Чтоб ты пропал! — продолжала горячиться бабушка. — Чтоб тебе не видеть счастливого дня! Измучил совсем… И зачем только я согласилась взять тебя? Ничего, будешь под рукой вора и мошенника Касу́ма — станешь как шелковый…

«Бабушка осла привела», — догадался я.

МЕНЯ НАДО ВОСПИТЫВАТЬ!

Все получилось не так, как я задумал. Бабушка и мама даже не догадались посмотреть на групповой портрет. Обе, не успев появиться, своими делами занялись. Бабушка разожгла огонь в очаге, потом отправилась в хлев, и вскоре оттуда