что это тайна и что если фининспектор узнает, что Арончик спрашивал о нём, то он наведается и к Арончику.

Почему все в доме терпели эту пару? Потому что богатый папа новоиспечённого мужа платил хорошие деньги за комнату, и эта плата была гораздо больше того, что зарабатывали Бейла и Мендл вдвоём в артели.

Поскольку пара была еврейской, Мойше иногда ходил в синагогу, где его вызывали к Торе. Тоже иногда. За деньги папы. Когда он выходил из синагоги, возле ворот его всегда ждала Хана в белом платье. Это было свадебное платье Ханы, и она его надевала на Шаббат, чтобы встретить мужа из синагоги. Так они и шли по улице, смеясь и подначивая друг-друга, а за ними бежала толпа мальчишек и, крича вслед: «Свадебный калач! Свадебный калач!», бросали в молодую странную пару камни. Ни увещевание мам, ни угрозы отцов не помогали: на улице то и дело раздавалось «Свадебный калач» и вслед за детскими выкриками сыпались проклятия Ханы на детей и их родителей.

Бабушка Миндл была доброй женщиной и решила взять шефство над Ханой. Как-то утром бабушка принесла гуся. Этого гуся только что зарезали, и он был ещё тёплым, когда бабушка положила гуся перед Ханой и спросила:

– Скажите но мне, Хана, ви можете сделать гуся?

Да, именно так: «сделать гуся». Это означало, что гуся нужно ощипать, распотрошить и разрезать на части.

– Конечно, бабушка Миндл. Кто не может сделать гуся, я вас спрашиваю?

Бабушка оставила Хану и гуся на кухне и вышла во двор. Через некоторое время, когда бабушка вернулась в дом, она почувствовала, что с кухни идёт странный запах. На кухне уже стояли все в полном составе: Бейла, Мендл, дети и муж Ханы. В огромной кастрюле варился неощипанный гусь, да к тому же с потрохами и жиром, таким, как он был, когда его принесла бабушка Миндл. Жир с гуся растопился и вонь от перьев пошла такая, что дышать в доме стало невозможно.

– Хана! – закричала бабушка Миндл. – Вы же сказали, что только дурак не умеет «сделать гуся»!

– А что ви имеете против? – спросил молодой муж.

– А ви что, будете есть этого гуся? – спросила мама Бейла.

– Конечно! – гордо ответил сын богача…

Бабушка с мамой сняли кастрюлю с печи и сделали что могли: половину гуся очистили, половину выкинули.

То, что Хана не могла готовить, – с этим ещё можно было как-то смириться. Богач доплачивал приличные откупные за пансион, и Бейла терпеливо готовила на всю семью плюс ещё два рта. Но Хана категорически отказывалась мыть посуду. Бабушка Миндл, ругаясь и проклиная богача, его маму и весь его род, собирала грязную посуду в тазик и тихонько её мыла.

Самое страшное случилось тогда, когда всем стало понятно, что молодая пара ждёт ребёнка. У мамы началась паника, папа пошёл к богачу отказываться от денег, а бабушка причитала, что Всевышний за что-то наказал их семью и скорее всего это за подпольный бизнес с валенками. Связать живот Ханы и валенки Арончик никак не мог, но он понял это так: от пыток у Ханы образовалась на животе опухоль, которая всё время росла. Так что он ещё больше зауважал Хану и её мужа. Один раз мальчик даже подошёл к маме, которая ни сном ни духом не знала о бабушкиных россказнях про страшного фининспектора и его пытках.

– Мама, не нужно их выгонять, пожалуйста.

– Почему, Арончик?

– Она ничего не рассказала, понимаешь!

– Кому?

– Фининспектору.

– Что? Мендл! Беги сюда, послушай, что говорит этот ребёнок? Когда здесь был фининспектор, Арон?

– Ночью.

– Ты ничего не путаешь? Ты его видел? Он стоял под окнами? – строго спросил папа.

– Нет, папа, я его не видел. Но бабушка сказала, что он приходит ночью и пытает бедную Хану, отчего она кричит. А теперь у неё опухоль выросла от пыток, но она фининспектору ничего не сказала!

Папа и мама переглянулись, а потом выбежали во двор и долго-долго смеялись. Это была такая редкость, чтобы мама и папа смеялись, да ещё так долго! Во двор выскочила бабушка, за ней дети и, не зная почему смеются родители, все поддались этому безудержному веселью… Так судьба не совсем нормальной пары чудаков на какое-то время была решена…

Через год богач забрал к себе молодую семью, ибо никаких его денег не хватило бы заплатить семье Арончика за третий, постоянно орущий рот, которому не давали кушать и не меняли подгузники.

«А зачем их менять? Всё равно накакает!» – сказала Хана бабушке Миндл и посмотрела на орущего малыша, а это был мальчик, своими безумными глазами…

Глава седьмая

Маца

Тридцатые годы ХХ века добрались и до Черняхова: Арончика приняли в пионеры. Бабушка Миндл сокрушалась:

– Азохн вей, мне эти пионЭры. Шо такое эти пионЭры и вся эта пионЭрская организация?

– Мама, шо вам дались эти пионЭры? Шо плохого они вам сотворили? Шо, мальчику нужно отличаться от всех? Всех приняли в пионЭры, а наш Арончик чем хуже всех?

Несмотря на идейную подоплёку, всем ужасно нравилось это слово. Оно постоянно звучало в доме, когда нужно и когда это было совсем неуместно.

– Эй, пионЭр Арон Менделевич! Смотри за братом! Внимательно, по-пионЭрски смотри, – кричала на весь двор мама.

– ПионЭр Арон Менделевич! Получишь по лбу, если не сбегаешь сию минуту в артель и не притащишь заготовки! – громко угрожал отец.

– ПионЭр Арон Менделевич! Иди но, я тебя поцелую! – говорила бабушка.

Но красный галстук, который носили все пионеры практически не снимая, был не просто красным лоскутом, висящим на шее. За ним стояла целая идеология, и во главе угла находилась самая значимая фигура той эпохи – товарищ Сталин. Это потом, после его смерти, все узнали, что он никакой не отец народов, а настоящий засранец и преступник, убивший миллионы людей, но в тридцатые годы прошлого столетия он таки был белым и в мармеладе.

«Он наш пастух, а мы его овцы!» – говорил директор школы Шейлок Абрамович Гитерман.

«Религия – опиум для народа!» – кричала местная радиоточка, глашатай советской пропаганды.

«Раввины, попы и другие священнослужители – враги народа! Они – люди-паразиты, живущие за счёт рабочих и крестьян», – выступал секретарь партийной ячейки сапожной артели, где работал Миндл, отец Арончика.

Ходить в синагогу стало страшно, но евреи, несмотря на запрет, потихонечку туда сползались на закате пятницы.

В Черняхов стали приезжать различные лекторы с умными докладами. Неподчинившихся советской атеистической идеологии стали ссылать в места очень отдалённые. Церковь стояла без креста, синагоги стали закрываться. Чтобы ударить побольнее, в стенах синагог власти стали размещать различные госучреждения: Большая, центральная синагога, таким образом, превратилась в клуб, где советская молодёжь устраивала танцы и куда как раз таки и приезжали лекторы со своими лекциями о том, какой вред приносит религия.

Многие старые евреи местечка не