Я хмыкнул.

- И вы улыбаетесь.

Девочка повернулась, вцепилась тоненькими пальчиками в качели.

- Вы слышите дерево?

- Кого?

- Дерево. Оно там, - в этот раз девочка ткнула рукой в сторону забора. - Мама говорит с ним во сне, но потом говорит, что я все придумываю. Что я должна молчать, иначе оно разозлится.

- Почему ты думаешь, что она говорит с ним?

- Я его видела. Оно растет в ящике, пушистое-пушистое, и на нем игрушки. Тоже пушистые. Оно меня зовет, но я притворяюсь, что не слышу.

- Ты была... Там? - я имел в виду будку.

- Во сне! А вы его разве не слышали? Если не спать ночью, то его все слышат. Но не признаются! Им нравится.

- Полина! Немедленно домой! - прервал нас недовольный окрик из окна.

- Мама зовет, - девочка спрыгнула с качелей и побежала к парадной. Потом вдруг обернулась и звонко крикнула:

- До свидания.

Я стоял, ошеломленный странным разговором, и смотрел на забор. Внутри меня останки смелого юноши, которым я был когда-то, требовали пойти немедленно к той будке и вскрыть ее. Перебороть отвращение перед запахом и увидеть правду. Убедиться, что нет ничего инфернального, и  мне просто выпала судьба поговорить с больным ребенком. Больной мужчина нашел больную девочку. Так бывает.

Потому что нет никого, зовущего по ночам. Нет голоса, не было тех криков в парадной, и все мои заморочки  - это всего лишь результат стресса.

Однако бунтарь внутри притих, и я отправился домой, где под работающий телевизор сидел на кухне за кружкой остывшего чая и пытался понять, что же происходит. Пытался разобраться в себе и отыскать хоть капельку отваги, способной выдернуть из сомнений. Сделать шаг.

“Ты болен” - говорил внутренний голос.

“Нет, что-то определенно происходит. Ты видишь это”

“Это болезнь! Борись с ней. Осознав ее - ты уже на пути к выздоровлению. Тебе надо обратиться к специалисту. Таблетки не панацея”

“Но дворник, девочка”

“Мнительность. Ты в синяке на ноге теперь увидишь проявление рака”

Подобные безмолвные монологи преследовали меня и до этого, утихая только после таблеток. Но на этот раз я понял, что говорю вслух. И замолк в испуге. С трудом дождался десяти часов вечера, проглотил лекарство и запил его стаканом воды.

Мне приснилась Полина с качелей, и ее красная шапочка с зеленым динозавриком. Девочка шла по ночной улице, взявшись за руку дворника, и оборачивалась на стоящую под фонарем маму.

Которая уже не была ее мамой.

Наутро я, прихватив с собой ледоруб (остался еще со студенческих туристических времен) отправился к будке. На лице моем играла улыбка, потому что когда перестаешь думать и начинаешь действовать - всегда становится легче. Просто надо найти опору для первого шага.

Пусть даже это будет сон.

Я быстро миновал спящий двор, свернул за синий гараж, проскользнул по натоптанной тропке за школьный хозблок и встретил дворника. Он стоял на коленях перед распахнутой дверью будки. Жалкий, перепуганный и благоговеющий. Я крадучись подходил к нему, и чем ближе становился, тем отчетливее слышал запах гниения. Азиат же в священном восхищении беспрестанно лопотал что-то на своем языке и не замечал моего приближения.

Вонь стала нестерпима. От нее крутило наизнанку, и я терялся в догадках, что же могло вызывать столь ужасный запах. Трупы? Боже, тот крик ночью!

Мне вдруг вспомнился ночной сон, и образ убитых детей ясно возник перед глазами. Я живо представил себе разлагающиеся тела подростков в ящике дворника. Несмотря на утреннюю июньскую прохладу – рубаха моментально вымокла от пота. Рукоять ледоруба скользила в ладони. Ритмичные причитания безумца в тишине родного двора  погружали в потустороннее состояние, когда балансируешь на грани и не понимаешь где сон, а где уж явь. Плюс еще этот чертов шум в ушах от таблеток.

Я заглянул в будку, поверх головы дворника.

Полина была права. Там, укрытое от солнечных лучей, росло похожее на елку дерево. На пушистых ветвях извивались многочисленные гирлянды, и по лампочкам бегали сине-зелено-красные волны. Мне стало жутко от вида растения, запертого листами фанеры в убогом подобии гроба. Больше всего на свете захотелось, чтобы дверь в будку захлопнулась.

Однако я подошел еще ближе и увидел те самые меховые игрушки, о которых (как она могла знать? Как?) говорила Полина. Дворник заплакал, опустил лицо в ладони, а я сделал еще один шаг и застыл. На ветвях висели отрезанные кошачьи головы. Пасти скалились в посмертной агонии, и сквозь них торчали неестественно длинные иглы дерева.

- Какого... - хрипло сказал я, и дворник замолчал. Спина его напряглась, и сам он весь будто собрался перед прыжком.

- Я звоню в полицию! - жалко предупредил я, и свободной рукой полез в карман.

- Нет! - фальцетом воскликнул он. - Нет!

Он резко обернулся и кинул мне в лицо ворох хвои. О, она оказалась совсем не мягкая, наоборот, я вскрикнул от боли. Кожа вспыхнула от множества ядовитых уколов. В голове помутилось, будто в ней включили профилактику с белым шумом, но дурнота быстро ушла. Я отпрянул, выставил перед собой ледоруб, вот только когда пришел в себя - азиат все еще стоял в дверях будки и в ожидании смотрел мне в глаза. Испуганно, с надеждой.

- Тебе конец, - сказал я и шагнул к нему.

Он пронзительно закричал в отчаянии, сел на корточки и закрыл голову руками. Лишь в последний момент я удержался от того чтобы не вонзить острие ледоруба в затылок азиата.  Вместо этого ударил его ногой в лицо. Дворник повалился на бок и поджал колени к животу, заслонился руками, отражая мои побои и жалобно взвизгивая. Боже, никогда в жизни не испытывал подобной слепой ярости. Перед глазами болтались на ветвях головы кошек, мне в лицо вновь летела колючая хвоя, и все напряжение последних дней изливалось в череде ударов по извивающемуся на земле человеку. В висках кузнечными молотами барабанила кровь, и каждый пинок немного унимал алое безумие, делал все сильнее далекий голосок разума, который вопил «Стой! Остановись!». Однако прекратил я только когда меня оттащили в сторону. Это были два парня из соседнего  подъезда. Мы с ними никогда не дружили, а в школьные времена даже сталкивались лбами. Один лохматый, вечно набычившийся, с белесыми бровями, почти незаметными на выгоревшем от солнца лице, а второй в кепке на стриженом затылке.

- Стой, сук! Стой! - непрестанно повторял Бык. Он со времен школы набрал как минимум полсотни веса. - Стой, сук! Стой!

- Эй, братишка, ты как? Ахмет-Махмуд? Слышь? - говорил за моей спиной второй. Потом он как-то странно и страшно ахнул.

- Сань? Ты че? -