одновременно захлопали двери квартир, провожая покидающих их владельцев. Я забился в ванную, но даже там слышал эти проклятые удары. Эти призывные там-тамы.

Началось. Что-то началось. И я не нашел в себе сил спуститься. Вскоре все резко утихло, и дом словно вымер.

А потом мне в дверь постучали.

Резкий звук в темноте бросил меня в ледяную испарину. Первым желанием было притвориться, что меня нет дома, но эта трусость вдруг возмутила меня. Весь вечер сердце нагревала ненависть к себе и презрение, и неожиданно пришло понимание, что спрятавшись я предам последнее, что у меня осталось - родные стены. Поэтому я, не скрываясь, подошел к двери, захватив с собой нож. Поджилки тряслись, в горле стало сухо, но я выцарапал из него "кто?"

Никто не ответил. Мои пальцы, будто по чужой воле, скинули цепочку. Глухо стукнул отодвинутый стул, чавкнула дерматином, открываясь, вторая дверь. Через глазок я увидел, что на площадке стоит бабка Савельева. Седые лохмы торчали дыбом, обкусанные губы шевелились. Она затравленно озиралась по сторонам и, услышав мою заминку, прижалась к двери.

- Юрочка, откройте! Откройте, умоляю вас!

Я впустил ее внутрь, почувствовав себя заговорщиком. Плотно прикрыл дверь. От Савельевой пахло старостью и немытым телом. Она подслеповато щурилась, разыскивая во тьме мое лицо.

- Вы знаете, что с моей кошечкой? Знаете что с Дашенькой, да? -  забормотала она,  и, не дав мне ответить, продолжила. - Элла Леонидовна говорила что знаете. Что вчера, когда вас увозили, вы кричали... О Дашеньке. Вы знаете? Она мертва?

- Я не уверен… Вы слышали... Двери?

Перед глазами вновь возникли кошачьи головы в ветвях. Белые зубки оскаленных мордочек. И следы от иголок на мясистом лице Быка.

- Она каждую ночь мяучит на балконе. Что-то говорит, но я не открываю. Мне кажется это не она. Что она теперь с ним.

- С кем?

Она отшатнулась, заискивающе улыбнулась, отчего состарилась еще лет на двадцать. Я напугал ее глупым вопросом,  бросил назад в сомнения. В думы, что не  реальность изменилась, а сознание. Столкнул с табуретки разума, на которой и сам-то с трудом держался.

- С деревом? - поспешил я уточнить, но Савельева уже открыла дверь и спиной вывалилась на площадку. Слепо нашарила кнопку вызова лифта.

- Скажите же! С деревом, да? Вы тоже его слышите? Вы слышали двери? Вы знаете, что происходит?

Она перестала улыбаться и устало сказала:

- Все меняется, Юрочка, - лифт захлопнул пасть, проглотив ее, и потащил вниз, на третий этаж.

Я смотрел на закрывшиеся двери и трясся, как в лихорадке.

- Я видел ее голову на том дереве! Я видел ее, - вырвался крик. Эхо прокатилось по немым лестничным пролетам. Секунды прошли как часы. Снизу донеслось старческое шарканье, и грохнула железная дверь.

Страх и любопытство провели меня на пол-этажа ниже, к окну во двор. Я привычно прижался к стенке и посмотрел вниз.

Двор был переполнен людьми. В сумерках, под одиноким фонарем у помойки я видел почти всех жителей нашего микрорайона. Я узнал уборщицу из школы, где учился, увидел бывшую одноклассницу, к которой когда-то питал нежные чувства, но удостоился лишь пьяного секса на десятилетии выпуска. Увидел ту женщину, что гуляла с собакой сегодня.

Они толпились у синего гаража, где стоял проклятый дворник и два его новых помощника - Бык и Саня-Стриженый. Они чего-то ждали.

Через открытое окно не доносилось ни звука. Двор молчал. Впитывал. Я вернулся назад в квартиру, запер все замки и принял двойную дозу лекарства, чтобы забыться, но все равно ворочался до двух ночи, слушая тишину и страшась шагов на лестничной площадке. Шагов и звонка тех, кто был когда-то моими соседями, но теперь служили Древу и пришли за мною.  В момент засыпания мне почудился далекий вскрик, но химия уже подействовала, и я ушел в темноту.

Тем вскриком была вышедшая в окно хозяйка Дашеньки.

Мне сказал об этом участковый. Он, бледный, нервный, все утро крутился в поисках свидетелей и к десяти часам присел на лавочке возле парадной и закурил. Я увидел это со своего наблюдательного поста и торопливо спустился, сделав вид, что просто вышел подымить сигареткой. Сел рядом, в своих чертовых зеленых тапочках, и мы разговорились. Охотно, как солдаты после боя. Солнечный день прогнал ночной ужас, и я  уже не мог гарантировать, что те люди во дворе были на самом деле. Однако смерть Савельевой…

Мы с участковым болтали, а из окон на нас смотрели соседи. Молчаливые, внимательные. Я старался не показывать вида, что замечаю их силуэты.

- Будто никто не работает, - сказал мне участковый после короткой беседы. На вид ему было не больше двадцати пяти, приветливые голубые глаза смотрели весело и с легкой хитринкой.  - Все по домам сидят, едритые колобахи. Никто ничего не видел, не знает. Лишь смотрят. У меня, клянусь, в груди екает от этих взглядов. Жуть какая-то, а не подъезд. Вроде не так раньше было. Ты сам-то здесь обитаешь?

Я кивнул. Он внимательно посмотрел мне в глаза и хмыкнул:

- Порядочный, раз не сталкивались. Я-то всех шумных тут уже повидал. И теперь, смотрю, все смирные стали. Молчаливые. Хорошо, конечно, что не дебоширят, как раньше, а все равно жутковато.

- Она часто ссорилась с дворником, - мой взгляд упал на кобуру участкового. - Савельева. Что-то они не поделили.

- Да? И что?

- Не знаю, что-то там, за гаражами, - идея вывести представителя закона на будку показалась мне интересной.

- Да? - опять повторил он. Глянул в сторону гаражей. - Ну, пойдем, посмотрим, что они, колобахи, могли не поделить.

Я шел следом, едва сдерживаясь от того чтобы не подгонять неторопливого участкового. Мне страшно хотелось рассказать про исколотых, про дерево в будке, про кошачьи головы в ветвях, про людей на улице ночью. Про что-то в густой траве.

Но скажи я хоть слово - он наверняка бы озаботился вызовом “неотложки”. Поэтому я молчал. Молчал, когда участковый свернул за гараж. Молчал, когда Бык без лишних слов ударил удивленного полицейского ледорубом в голову, и та с жутким хрустом и хлюпаньем раскололась надвое. Кровь брызнула в лицо “исколотому”, труп участкового упал на землю и его ноги заплясали в агонии, а я в тот же миг рванулся к кобуре. Схватил пистолет, дернул его на себя и оторвал оружие вместе с цепочкой и хлястиком на штанах. Отбежал прочь от окровавленного Быка, который нарочито медленно стряхнул серо-красную кашу с лезвия ледоруба.

Мне хотелось заорать так громко, как не способен кричать человек. Я обернулся, в поисках прохожих, и увидел уже знакомую собачницу с овчаркой. Но она и ее пес безучастно смотрели