Через час Фьора в сопровождении Хатун входила в папскую часовню и была спокойна и величественна, как настоящая придворная дама. Ей показалось, что она попала на страницу старинной иллюстрации молитвенника. Повсюду горели желтые восковые свечи, которые оживляли краски настенных фресок кисти Мелоццо да Форли. Эта ожившая красота и яркие естественные цвета показались Фьоре более реальными, чем собравшиеся перед алтарем люди, хотя, возможно, это было потому, что ее воображение и все силы души отказывались верить в истинность происходящих с нею событий.

Желая хоть немного оттянуть развязку, Фьора сначала долго смотрела на папу, который белым пятном выделялся на фоне ярко-красного кресла. Сейчас он более чем когда-либо был похож на сварливого мужика. Прямо перед креслом выделялись два черных с серебром пятна; по охватившей ее ненависти Фьора поняла, что это были Иеронима и Франческо Пацци, и на них она лишь на мгновение задержала взгляд, полный презрения. Перед самым алтарем находилось очень странное существо, похожее на позолоченное насекомое с длинными тонкими ножками и яйцеобразным туловищем, на котором сидела прямо на плечах большая голова, склоненная в одну сторону, видимо, потому, что не было сил держать ее прямо. Длинные шелковистые волосы — единственное, что было красиво в этом человеке, лишенном возраста, — обрамляли лицо с безвольными губами, уныло висящим носом и глазами, почти полностью прикрытыми тяжелыми веками, которые не позволяли разобрать их цвета.

Как только Фьора перешагнула порог, она сразу стала искать среди собравшихся тех, чье присутствие ею было оговорено.

Она различила высокую фигуру Мортимера, который был скромно одет в темно-коричневый костюм и стоял, сложив на груди руки и нервно покусывая пальцы, сжатые в кулак. Риарио сдержал обещание, и теперь Фьора могла больше не заботиться о судьбе своих друзей. Однако, когда ее глаза встретились со взглядом шотландца, в котором читалась вся мука бессильной ярости, она почувствовала, что начинает терять мужество. Он так напоминал ей недавнее прошлое, которое уже было нельзя вернуть, а из-за того, что ее ожидало, это прошлое становилось намного дороже; поэтому Фьоре захотелось вдруг броситься к нему и укрыться на его груди. Безусловно, Мортимер справился бы с тремя-четырьмя из собравшихся, которые были уже немолоды, но снаружи стояли гвардейцы, в замке были еще тюремщики и палачи, и Фьора сдержала свой порыв.

Она уже двинулась к алтарю, когда дверь открылась и на пороге появился Джироламо Риарио. Он подошел к Фьоре, вызывающе улыбнулся ей и предложил руку, давая тем самым понять, что является пособником этого брака, который представлял собой поистине дьявольскую выдумку, где объединились его ненасытная скупость и ненависть Иеронимы.

Фьоре не хотелось касаться руки этого человека, но она не решилась пойти на открытый скандал и уничтожить ростки доброй воли, которую папа Сикст IV проявлял по отношению к ней.

Она позволила проводить себя к тому, кто должен был стать ее супругом, но, посмотрев на него вблизи, вынуждена была закрыть глаза, чтобы удержать слезы, потому что на месте этого урода, который к тому же что-то напевал себе под нос, как будто вокруг никого не было, представила своего горячо любимого Филиппа, его широкие плечи, его слегка насмешливую улыбку и страсть, которая таилась в глубине его карих глаз.

«Никто и никогда не займет твое место, — поклялась она в душе. — А этот выродок не дотронется до меня, или я покончу с собой!»

Фьора открыла глаза при звуке голоса кардинала Детутвилля и увидела, что папа, поддерживаемый двумя дьяконами, поднялся, собираясь надеть облачение, в котором должен был проводить обряд венчания.

— Святой отец, — обратился к нему француз. — Я прошу вас еще раз подумать о возможности этого брака! Никакая женщина не согласится на подобное, и я с большим трудом могу поверить в то, что донна Фьора дала такое согласие.

— Вам никто не давал слова, — грубо вмешался Риарио. — Она согласилась, и не будем к этому возвращаться!

— Я все-таки вернусь к этому вопросу, потому что на меня возложены определенные обязанности. Донна Фьора является подданной короля Франции, и мне будет очень неприятно выслушивать его упреки, когда он узнает… об этом беспрецедентном событии.

— Откуда вы взяли, что она подданная французского короля? — осведомилась Иеронима. — Она всегда была флорентийкой, а ее умерший супруг — бургундец. Такой брак вообще в порядке вещей, потому что еще раньше она была невестой моего бедного Пьетро, моего дорогого сына…

— Я никогда не была невестой твоего сына! — воскликнула Фьора. — Мне известно, что ты — сама ложь, но должны же быть какие-то границы!

Начатая таким образом церемония венчания рисковала превратиться в рядовое сведение счетов, но тут папа решил, что пришло время вмешаться. Раздался его властный голос, который многократно отразили своды часовни:

— Всем молчать! Это святое место, а не какой-нибудь базар.

Брат наш Детутвилль, успокойтесь. Завтра мы напишем письмо христианнейшему королю и сообщим ему о событии, которое так радует наше сердце. А ты, Фьора Бельтрами, скажи: согласилась ли ты выйти замуж за Карло, который стоит перед нами?

— Да, но при одном условии, — твердо сказала Фьора.

— При каком?

— Мне кажется, что ваше святейшество знает, что это за условие. Я хочу, чтобы немедленно отправили в Ле-Плесси-ле-Тур, не причинив ему никакого зла, молодого человека, который сопровождает сегодня монсеньора Детутвилля.

Риарио громко рассмеялся, отчего затрясся его двойной подбородок и запрыгал живот.

— Столько шума из-за какого-то крестьянина! Честное слово, красавица, вы так печетесь о нем, словно он ваш любовник.

Тот, о ком шла речь, не смог вынести подобного оскорбления.

— Сам ты крестьянин! — воскликнул Мортимер. — А я офицер шотландской гвардии великого и могущественного короля Людовика XI. Я был послан сюда самим королем, который устал от того, что все его посольства куда-то исчезают. Убейте меня, если захотите, как вы уже убили тех, остальных, но я не хочу платить за свою свободу такой ценой! Могу добавить, что если я не вернусь, то король сочтет это враждебным намерением с вашей стороны и тогда пошлет сюда уже не посольство, а армию!

— Армию! — возмутился Сикст IV. — Он что, осмелится объявить нам войну?

— Может быть, это будет совсем небольшая армия, но мне известно, что он собирается добиваться признания своих наследственных прав на Неаполитанское королевство, которым до сих пор владеет арагонский дом.

Сразу после этих слов в бой бросился Франческо Пацци. Он совсем не изменился с тех пор, когда, как помнила Фьора, сражался с Джулиано Медичи из-за прекрасных глаз Симонетты.

Он остался все таким же некрасивым, коротконогим, с черными волосами и