Ничего удивительного. После такого издевательства над ее чревом.

– Оно скоро пройдет.

Мои надежды на ребенка вылились на салфетки, подложенные под ее ягодицы.

– Давайте лучше подумаем, как мы проведем Рождество. Будем ли мы устраивать приемы? Где?

Мне хотелось отвлечь ее от грустных мыслей.

– В Хэмптоне, – не раздумывая, ответила Екатерина.

Она не догадывалась, как расстроил меня такой выбор. Но пустяки… сейчас главное – порадовать ее.

– В детстве, представляя себе придворную жизнь, я всегда думала о Хэмптон-корте. Воображала его огромные прозрачные окна, итальянские скульптуры, астрономические часы… Темзу, заполненную нарядными баркасами… огромные кухонные очаги, где день и ночь готовятся разные деликатесы… а в залах множество иноземных гостей…

– Довольно, довольно, – со смехом взмолился я. – И все это грезилось вам в мечтах?

Она кивнула.

– Тогда вы увидите это все наяву, – пообещал я.

Поднявшись с кровати, я окинул взглядом скромную спальню. Пожалуй, мне надоела уединенная жизнь в охотничьих домиках; счастье в них оказалось таким же иллюзорным, как везде. Пора было возвращаться в Хэмптон.

Кровотечение продлилось целую неделю, и, согласно указаниям врача, три раза в день королева пила настой из молотой блошиной мяты с красным вином.

– Вино восполнит потери крови, – пояснил он, – а мятный настой наладит нормальный цикл.

Когда опасность для здоровья Екатерины миновала, мы переехали в Хэмптон-корт, чтобы заняться подготовкой к Рождеству, разослать приглашения на наши праздничные приемы избранным дворянам по всему королевству, включая Шотландию и Ирландию. Радушный прием ждал всех. Ответы пришли быстро, и апартаменты для господ и их слуг были заказаны с таким рвением, что ко дню святого Николая не осталось не то что свободной комнаты, но даже угла.

– Ваше желание исполнится, моя дорогая, – заверил я Екатерину. – По моим расчетам, до самой Двенадцатой ночи у нас будут проживать сотен пятнадцать гостей. Очаги на кухнях будут гореть целыми сутками. Нелегко прокормить такую прорву народа, одних гусей наш главный королевский камергер заказал пять тысяч голов. Вы довольны?

– А будем ли мы устраивать балы и маскарады? – улыбнувшись, спросила она.

– Сколько ваша душа пожелает, – ответил я.

– Подумать только, все пятнадцать сотен гостей… облачатся в карнавальные костюмы, – мечтательно произнесла она.

– И начнут проказничать, так что может произойти немало конфузов.

Ах, сколько же юных дам лишатся девственности, сколько мужей станут рогоносцами! И все в честь рождения нашего Господа.

Я предложил Уиллу принарядиться в восточный костюм с шальварами и тюрбаном, но он отказался. Как уже говорилось, последнее время он постоянно ходил очень мрачный, в расстроенных чувствах.

– В костюме или без него, вам не удастся отвертеться. Надо будет развлекать гостей, чтобы со скуки они не затеяли драку. Вы же знаете, как сложно бывает справиться с засидевшимися гостями. Они превращаются в настоящих сви-и-и-иней, – протяжно закончил я, втягивая живот на вдохе, поскольку портной замерял мою талию для пошива маскарадного наряда.

Его сошьют из серебряной парчи – такими же будут маска и плащ с капюшоном.

– Ну и как? – спросил я портного.

– Сорок шесть дюймов, ваша милость.

Значит, на пять дюймов меньше, чем год назад. Но все-таки на одиннадцать дюймов больше по сравнению с талией в мои молодые годы. Еще пара сезонов напряженных охотничьих вылазок и тренировок – метаний бревен, борцовских состязаний и верховых прогулок, – и я обрету былые формы. Несмотря на то что в июне мне стукнет пятьдесят.

Дождавшись ухода портного, я вновь обратился к Уиллу:

– Я рассчитываю на твою помощь. Бог ты мой, у нас есть над чем посмеяться! Папа и его распутная итальянская семейка, Карл, чье натужное благочестие больше смахивает на безумие, одержимый охотой Франциск… Кроме того, еще множество презренных реформаторов с глупейшей ересью…

Уилл остался безучастным, он глянул на меня уныло и мрачно.

– Клянусь Богом, я бессилен! – огрызнулся он. – Во всем этом нет ничего смешного. Должно быть, Хэл, ты сам потерял зоркость, раз ничего не видишь, да вдобавок стал таким бревном, каким изображают тебя злопыхатели. Слабого и одряхлевшего итальяшку Климента сменил на папском престоле решительный, рвущийся в бой Павел, герой, затеявший нешуточную религиозную войну. Битва в разгаре! Тихая пора памфлетов и трактатов осталась в прошлом. Церковь сражается за само свое существование, и линия фронта вполне определилась – она проходит через всю Германию. И папа Павел намерен отбросить противника как можно дальше, отвоевав свои позиции в Германии и Франции, а возможно, он вообще хочет вышвырнуть протестантов из Европы. Павел не Климент, он стал вождем Контрреформации. Ты понимаешь, что Кромвель был прав. Всеобщая борьба за веру может превратиться в войну не на жизнь, а на смерть, и силы уже готовы. Реджинальд Поль и «паломники» были лишь первыми раскатами надвигающейся грозы.

Я рассерженно хмыкнул. Павел Третий действительно оказался более задиристым, чем Климент Седьмой. Морские черепахи шустрее сухопутных, но обе всего лишь черепахи.

– Карл стал более набожным, это верно, – продолжал Уилл. – Но можно ли назвать сумасшествием репетицию собственных похорон? Или безумны смертные, не думающие о них? Все мы понимаем, что умрем. Однако зачастую не успеваем сделать завещание, заказать роскошную гробницу. Ответь-ка мне честно, Хэл… ты уже написал или засвидетельствовал свое завещание?

– Пока нет. А то тщеславные глупцы вобьют себе в голову, что пора уже улещивать меня! Им придется запастись терпением. Зачем преждевременно открывать карты?

– Ах вот как. А тебе известно, где тебя похоронят? Ты же король. Какое надгробие тебе подобает иметь? Не пора ли уж хотя бы выбрать мрамор для статуй да озадачить скульпторов? Или ты полагаешь, что пышную усыпальницу тебе приготовит сама судьба?

– Меня положат рядом с королевой Джейн, – сказал я. – А уж если говорить о строительстве усыпальниц… В общем, Уолси, к примеру, похоронили совсем не там, где он задумал. И я вполне могу занять его саркофаг. Как тебе нравится такая идея?

Уилл пожал плечами:

– Франциск умирает от какой-то французской сыпи. Бедняга, охота теперь стала его единственным увлечением и удовольствием. Разумеется, он не может больше наслаждаться женскими прелестями. И ты находишь смешным, что его чресла сплошь покрылись язвами и нарывами?

– Его воздержание лишь плод былой необузданности и беспорядочных связей. Ходят слухи, что меня тоже поразила французская сыпь, – хмыкнув, бросил я. – Ложные слухи.

– Тогда покажись во всей красе перед честной компанией и пресеки их, – усмехнувшись, предложил Уилл. – Спусти штаны, позволь народу убедиться.

Я откинулся на спинку кресла и расхохотался.

– Надеюсь, ты не сомневаешься в моих способностях. Но, Уилл, – я гордо вскинул голову, – мое мужское копье ежедневно усердно трудится, поэтому может