– По подруге. Ее зовут Пеструха. Она улетела в тот день за красной драконицей, да так и не вернулась. Может, теперь живет с драконами. Хеби ее просто очаровала. – Он помолчал. – Надеюсь, она жива. Раньше другие вороны клевали ее за то, что у нее было несколько белых перьев. Вдруг из-за сверкающих красных они ополчатся на нее еще больше?

– Жаль, что она улетела. Я бы с радостью познакомилась с вороной.

Пер вдруг сказал:

– Би, ты исцелила раны Эйсына. Почему же ты не залечишь свои?

Я отвернулась. Обидно было слышать, что это имеет для него значение, что он замечает шрамы на моем лице и запястьях. И хотя он совсем не обладал магией, Пер будто прочел мои мысли:

– Я не про то, как ты выглядишь, Би. Тебе же больно. Я вижу, как ты хромаешь. Как хватаешься за щеку, когда она ноет. Почему ты просто не исправишь то, что сломано?

– Это как-то неправильно, – ответила я, помолчав.

Не говорить же, что я не хотела делать это сама. Вот если бы отец был со мной, если бы он разгладил ладонями все шишки и шрамы на моем лице и сказал бы, насколько серьезно мне досталось… Почему мне ничего не остается, кроме как чинить себя самой? Потому что Янтарь здесь, а отца нет. Но ничего этого говорить было нельзя, поэтому я нашла другие слова:

– Отец не скрывал своих шрамов. У Риддла есть шрамы. У мамы оставались растяжки после каждого выношенного ребенка. Отец даже сказал, что шрамы отмечают мои победы. И просто взять и отменить все это… – Я коснулась своей разбитой щеки. Там, под кожей, кость треснула и прогнулась внутрь. – Я не буду отменять то, что они со мной сделали, Пер.

Он посмотрел на меня, наклонив голову. Потом вдруг стал расстегивать рубашку. Я в изумлении уставилась на него, а он расстегнул кружевной воротник и показал мне голую безволосую грудь.

– Видишь, где в меня вонзилась стрела, когда я заслонил тебя?

Я пригляделась. Его кожа была гладкой, под ней проступали мышцы.

– Нет.

– Это потому, что твой отец вытащил ее. Он исцелил меня. И Ланта тоже. А видела бы ты Шута, пока твой отец не потрудился над ним! Фитц даже забрал себе раны Шута, чтобы тот быстрее выздоровел.

Я молчала. Интересно, как отец это сделал? Я не стала уважать Шута больше, узнав, что он передал свои шрамы отцу. Пер коснулся моей щеки. Поняла, что молчу уже очень долго.

– Я же вижу, как тебе больно от этого. Залечи ее. Ты не можешь отменить то, что случилось, но ты не обязана носить на себе их отметины. Не давай им такой власти над собой.

– Я подумаю об этом. А сейчас я хочу спуститься. Мне не нравится, как нас тут все время болтает.

– Ты еще привыкнешь к этому. И когда-нибудь, возможно, тебе даже начнет здесь нравиться.

– Я подумаю об этом.

И я подумала. Два дня спустя, когда мы попали в штиль и наши паруса обвисли, мы снова вскарабкались по вантам. Не то чтобы мне это нравилось, но удалось убедить себя, что мне не страшно. Ветра не было еще несколько дней, и я постепенно освоилась в вороньем гнезде. Часто там уже сидела девушка по имени Ант. Она мало говорила, но обожала лазить по вантам. Мне она нравилась.

Потихоньку-полегоньку, лежа по ночам в гамаке, я восстанавливала то, что было во мне повреждено. Это оказалось непросто. Работала по чуть-чуть, поскольку не хотела, чтобы кто-нибудь заметил. Не хотела, чтобы они говорили, что я выгляжу лучше, или чтобы хвалили меня. Почему мне это неприятно, я не могла объяснить даже себе самой. Но ухо, скомканное ухо, которое отец, коснувшись, назвал моей победой? Я не стала с ним ничего делать.

* * *

Постепенно я полюбила корабль. Наверное, потому, что чувствовала, как Проказница относится ко мне. Достаточно было положить руку на серебристое дерево планшира, чтобы почувствовать ее настроение. Почти как тогда, когда мама, склонившаяся над шитьем, на миг поднимала голову и улыбалась мне, когда я входила в комнату. Тихое, доброжелательное приветствие. Я не отваживалась подолгу говорить с Проказницей, но она лучилась добротой ко мне. А ничего другого мне от нее и не нужно было.

Зато я слышала, как она беседует со своим капитаном. Пусть не сразу, но разобралась в их родственных отношениях: капитан Уинтроу – племянник Альтии, а Проказница – семейный корабль Вестритов, и Альтия выросла на ней. Живые корабли, похоже, очень важны для своих семейств. Когда Совершенный превратился в драконов и они улетели, Альтия, Брэшен и Эйсын остались без корабля. И теперь Проказница хочет последовать примеру Совершенного. И все они останутся без живых кораблей. Пер прав. Не успею я повзрослеть, как живые корабли уйдут в прошлое.

Это печалило людей, но сейчас разгорелся спор поважнее. Я как-то сидела на бухте каната недалеко от бака и задремала. Когда проснулась, несколько человек стояли там, почтительно построившись и сняв головные уборы. Я проспала, о чем они просили Проказницу, но, услышав ее ответ, все поняла. Проказница отказывалась заходить на Пиратские острова. Капитан умолял ее, Эйсын просил снова и снова, но она была тверда как скала. В ее черных вьющихся волосах можно было разглядеть древесные прожилки, но они все равно шевелились, когда изваяние качало головой.

– Кеннитссона не вернешь, кто бы и когда ни доставил его семье известие о его гибели. Мы все понимаем, какой удар это будет для Этты и Соркора, да и для всех Пиратских островов. Думаете, меня не трогает судьба Кеннитссона? Он не был мне родней по крови, но и безразличен он мне не был. Я знала его отца и, возможно, понимала его куда лучше, чем самой бы хотелось. Я уважаю память Кеннита за некоторые из его деяний. Но как бы то ни было, я не хочу застрять на Делипае, пока Этта будет яриться, сыпать проклятиями и рыдать. Сами знаете, у нее возникнут тысячи вопросов, а потом – тысячи упреков и обвинений. Она может задержать меня на несколько недель, если не месяцев.

– Тогда как ты намерена поступить? – спросила Штурман.

– Я намерена миновать Пиратские острова без остановки. Знаю, вам нужна провизия. Я не Безумный Корабль, чтобы не заботиться о своей команде. Я согласна на компромисс. Мы ненадолго зайдем в Удачный. Оттуда я отправлюсь вверх по реке Дождевых чащоб, в Трехог, чтобы обрести свою судьбу и стать драконом.

– А как же я? – с обезоруживающей прямотой спросил капитан Уинтроу. – Что Этта подумает обо мне? Думаешь, я смогу когда-нибудь появиться на Делипае, если сейчас не принесу королеве весть о гибели ее сына? – Он покачал головой. – Это будет стоить мне должности. А может быть, и жизни.

Альтия, Брэшен и Эйсын шли на бак. Неужели они боятся, что корабль взбунтуется?

Проказница какое-то время молчала. Потом сказала твердо, хоть и с сожалением:

– Я знаю только, что и так пробыла кораблем слишком долго. Уинтроу, я в ловушке. Я хочу на свободу. И я освобожу себя. И тебе самому пора на свободу. Прошли долгие годы. Этта никогда не полюбит тебя, как любила Кеннита. Ее любовь можно было заслужить только холодностью и пренебрежением. Она думала: раз не бьет – значит любит. А Кеннит? Он даже себе не признавался, что она для него нечто большее, чем подходящая шлюха. Он тебя любил больше, чем ее. Вернись домой, Уинтроу. И забери меня домой. Нам обоим пора на свободу.