Джудит положила гребень и повернулась к Джесс:

– А знаешь, со мной было то же самое. Я не могла избавиться от мысли, что тебя не окажется в самолете. А потом увидела тебя… и точно камень с души свалился.

– Да. – Джесс зевнула. – Ты живешь тут, с дядей Бобом?

– Нет, я приехала к нему на время. Я работаю в Тринкомали. Это большая военно-морская база на восточном берегу Цейлона.

– В службе реабилитации долго не могли со мной разобраться. Пришлось нам оставаться в лагере, пока они не выяснили, где ты.

– Ума не приложу, как они вообще берутся за такие дела. Все равно что искать иголку в стоге сена. В конце концов мне сообщили, что мамы с папой нет в живых. И тебя тоже. После этого меня отпустили отдохнуть (это называется «отпуск по семейным обстоятельствам»), и Боб пригласил меня к себе.

– Я всегда знала, что мама погибла, – с той самой минуты, как корабль пошел ко дну. А о папе я узнала только сейчас. Им сообщили из Красного Креста в Сингапуре. Он умер в заключении, в Чанги.

– Да, я знаю. До сих пор не могу в это поверить. Я стараюсь просто не думать об этом.

– В Асулу женщины тоже умирали, но у них были подруги.

– Думаю, у папы тоже были друзья.

– Да. – Она посмотрела на Джудит. – Мы будем жить вместе? Ты и я?

– Да. Вместе. Больше никаких разлук.

– Где мы будем жить?

– В Корнуолле, в моем доме.

– Когда мы туда поедем?

– Я не знаю, Джесс. Пока не знаю. Но мы что-нибудь придумаем. Дядя Боб поможет. – Она взглянула на свои часики. – Половина седьмого. В это время мы обычно принимаем душ и переодеваемся, а потом идем на веранду – немного посидеть, поговорить. Затем – ужин. Сегодня ужинаем пораньше – по случаю твоего прибытия. Мы подумали, что ты, наверно, устала и тебе нужно хорошенько отоспаться.

– За столом будем только мы трое – мы с тобой и дядя Боб?

– Нет, с нами еще будет Дэвид Битти. Они с Бобом делят дом на двоих. Милейший человек.

– Мама в Сингапуре всегда одевалась к ужину в особое платье.

– Мы, как правило, тоже переодеваемся, не ради шика, а чтобы нежарко было и удобно.

– У меня нет одежды – только та, что на мне.

– Я одолжу тебе что-нибудь из моей. Тебе должно подойти – ты ростом почти с меня. Шорты и какую-нибудь нарядную рубашку. Еще у меня есть сандалии, красные с золотом, тоже будешь их носить.

Джесс выставила ноги и с отвращением посмотрела на свои сандалии.

– Эти просто ужасны. Ничего другого они не смогли найти. Уже не помню, сколько времени я не носила туфли.

– Завтра мы возьмем у Боба машину и поедем за покупками. Купим тебе полный гардероб. Включая теплые вещи для Англии. Толстый пуловер, плащ, обувь и теплые носки.

– Разве все это можно купить здесь? В Сингапуре никто не носил теплой одежды.

– В горах, где выращивают чай, сыро и холодно, не так, как здесь… Ну, чем ты теперь хочешь заняться? Примешь душ?

– Я бы хотела посмотреть сад.

– Может быть, лучше сначала примешь душ и переоденешься? Ты сразу почувствуешь себя другим человеком. В ванной есть все, что нужно. А потом мы подберем тебе что-нибудь из одежды, и ты сможешь пойти разыскать Боба или обследовать сад, пока не стемнело.

– У меня есть зубная щетка.

Джесс потянулась за своим рюкзаком и, расстегнув ремешки, извлекла из его глубин зубную щетку, кусочек мыла, расческу и еще что-то, завернутое в полинялую тряпицу. Когда она ее осторожно размотала, там оказалась сделанная из бамбука дудочка вроде блок-флейты.

– Что это?

– Это мне подарил один мальчик в лагере. Он ее сам сделал. На ней можно играть любые мелодии. Однажды Рут и одна из голландок устроили настоящий концерт.

Она положила дудку на кровать возле себя и опять полезла в рюкзак.

– А что случилось с Голли?

– Он утонул вместе с кораблем, – бесстрастным тоном сообщила Джесс.

Она достала из рюкзака пачку сложенных пополам листков линованной бумаги, вырванных из блокнота для черновых записей, и протянула ее Джудит:

– Это тебе. От Рут.

Джудит взяла листки.

– Кажется, длиннющее письмо. Я оставлю его на потом.

Она положила письмо на туалетный столик и прижала массивным граненым флаконом духов «L’Heure Bleu».

Затем она показала Джесс, как пользоваться душем, и оставила ее одну в ванной. Через какое-то время девочка вышла – в одном только полотенце для лица, запахнутом на талии. Ее мокрые волосы стояли торчком, словно иглы дикобраза, и она была такая худенькая, что можно было пересчитать все ребра. Но ее детские груди уже начали набухать, словно молодые почки, и пахло от нее теперь не дезинфицирующим средством, а пеларгониевым мылом.

Какое-то время ушло на выбор одежды; в конце концов они остановились на белых теннисных шортах и голубой шелковой рубашке. Застегнув ее и закатав рукава выше острых локтей, Джесс взяла свою расческу и привела в порядок мокрые волосы.

– Совсем другое дело. Ну как, хорошо?

– Да. Я уже забыла, что такое шелк. У мамы были шелковые платья… Где дядя Боб?

– Скорее всего, на веранде.

– Пойду разыщу его.

– Давай.

Хорошо было остаться на минутку наедине с собой. Джудит была счастлива, измотана переживаниями, но голову не потеряла. Важно было и дальше сохранить это равновесие и ясность мысли, чтобы заново выстроить взаимоотношения с Джесс – выстроить практически с нуля. Что касается Джесс, то с ее стороны бурный всплеск эмоций в момент их встречи в Ратмалане был спровоцирован не столько любовью к старшей сестре, которую она едва помнила, сколько простым облегчением от того, что ее не забыли и не бросили на произвол судьбы. Десять лет разлуки – слишком долгий срок для любви, и слишком много всего произошло за это время с Джесс. Но все наладится, надо только быть терпеливой и деликатной, не навязываться, обращаться с Джесс как с равной. Как со взрослым человеком. Она вернулась. Вернулась, судя по всему, здоровая, уравновешенная, не надломленная. Это исходная точка. Отсюда и предстоит двигаться дальше.

Несколько минут спустя Джудит поднялась, скинула одежду, приняла душ и переоделась в тонкие брюки и блузку с короткими рукавами. Подкрасила губы, взяла флакон «L’Heure Bleu», приложила пробку к ямочке внизу шеи и к вискам. Потом поставила духи на место и взяла в руки желтые листки письма молодой австралийки.