Выбор между эмпатией и справедливостью — не просто интересный момент лабораторных экспериментов; это факт, который может иметь серьезнейшие последствия в реальном мире. Огромные убытки несут общества, когда политики и чиновники, поддавшись эмпатии, от всей души одаривают привилегиями родственников и друзей, вместо того чтобы бесстрастно отдать их незнакомым людям. Этот непотизм не только лишает правомочности полицию, правительство и бизнес, но и обостряет конкуренцию с нулевой суммой за средства существования среди кланов и этнических групп, а она легко может привести к кровопролитию. Институты современности опираются на соблюдение абстрактных фидуциарных обязательств, которые выходят за рамки эмпатии.

Еще один недостаток эмпатии в том, что она слишком ограничена, чтобы принуждать к учету интересов всех других без разбору. У нас имеются зеркальные нейроны, но эмпатия — это не рефлекс, заставляющий нас сочувствовать каждому, на кого упадет взгляд. Ее можно включать, выключать и разворачивать в обратном направлении в зависимости от того, как мы интерпретируем отношения, связывающие нас с этим человеком. Ее можно пробудить умилением, красотой, родством, дружбой, сходством и общинной солидарностью. Принятие перспективы может расширить круг эмпатии, но расширение это невелико, предупреждает Бэтсон, и может быть преходящим[1709]. Надеяться, что градиент человеческой эмпатии можно сгладить так, чтобы незнакомец значил для нас не меньше, чем семья и друзья, — утопия в самом худшем смысле, который породило ХХ столетие, утопия, требующая невероятного и вряд ли желательного насилия над человеческой природой[1710].

Но в этом нет необходимости. Идеал расширяющегося круга не значит, что мы должны чувствовать боль каждого живого существа. Ни у кого нет для этого ни времени, ни энергии, и попытки размазать нашу эмпатию таким тонким слоем привели бы к эмоциональному выгоранию и притуплению чувства сострадания[1711]. Ветхий Завет призывает любить ближних, а Новый Завет — и врагов. Моральный смысл наказа, похоже, таков: любите ваших соседей и врагов, и тогда вы их не поубиваете. Но, честно говоря, я не люблю своих соседей, не говоря уж о врагах. Следующий идеал, как мне кажется, лучше: не убивайте своих соседей и врагов, даже если вы их не любите.

Что действительно расширилось, так это не столько круг эмпатии, сколько круг прав — приверженность идее, что другие живые существа, неважно, насколько они нам неблизки и на нас непохожи, не заслуживают страданий и эксплуатации. Эмпатия, конечно, была исторически важна, чтобы осознать необходимость сочувствовать тем, на кого раньше не обращали внимания. Но внезапных озарений такого рода недостаточно. Чтобы эмпатия имела значение, она должна побуждать к изменениям стратегий и норм, определяющих отношение к бывшим париям. В переломные моменты вновь обретенная чувствительность к человеческой цене привычного хода вещей может повлиять на решения элит и расхожие мнения масс. Но, как мы увидим в части, посвященной разуму, чтобы преодолеть встроенные ограничения эмпатии, необходима еще и абстрактная моральная аргументация. Нашей конечной целью должны быть стратегии и нормы, которые становятся второй натурой и делают эмпатию необязательной. Эмпатия, как и любовь, — это еще не все, что нам нужно.

С тех самых пор, как Адам и Ева съели яблоко, Одиссей привязал себя к мачте, Стрекоза пела, пока Муравей делал запасы на зиму, а святой Августин молился: «Боже, даруй мне целомудрие, но не сейчас», люди испытывали трудности с самоконтролем. В современных обществах эта добродетель в высшей степени необходима, потому что теперь, когда мы укротили природу, большую часть бедствий мы навлекаем на себя сами. Мы слишком много едим, пьем и курим, мы играем в азартные игры, превышаем лимит на кредитных картах, заводим опасные связи и впадаем в зависимость от героина, кокаина и интернета.

Насилие тоже главным образом проблема самоконтроля. Исследователи насчитали уйму факторов риска, провоцирующих насилие, включая эгоизм, оскорбления, ревность, трайбализм, фрустрацию, скученность, жару и принадлежность к мужскому полу. Однако почти половина населения Земли — мужского пола, и все мы выслушивали оскорбления, ревновали, разочаровывались и изнывали от жары, не бросаясь на людей с кулаками. Распространенность фантазий об убийстве показывает, что у нас нет иммунитета к соблазнам насилия, но мы научились им сопротивляться.

Самоконтролю принадлежит заслуга в одном из величайших сокращений насилия в истории — 30-кратном падении числа убийств в Европе в период от Средних веков до наших дней. Вспомните, что, согласно теории цивилизационного процесса Норберта Элиаса, укрепление государственной власти и развитие торговли не только сформировало систему стимулов, поощрявшую к отказу от разбоя. Оно еще и создало этику самоконтроля, сделавшую сдержанность и пристойность второй натурой. Люди перестали втыкать ножи в сотрапезников и отрезать носы врагам в то же самое время, когда перестали мочиться в чуланах, заниматься сексом на публике, испускать газы за обедом и бросать на общее блюдо обглоданные кости. Культура чести, которая ценит мужчин, реагирующих на оскорбление взрывом ярости, превратилась в культуру достоинства, где их уважают за умение контролировать свои импульсы. Обращение спада насилия вспять, случившееся в развитых странах в 1960-х гг. и в развивающемся мире после ликвидации колоний, сопровождалось и девальвацией самоконтроля: в те годы ценилась не взрослая дисциплинированность, а юношеская порывистость.

Недостаток самоконтроля может спровоцировать и крупномасштабное насилие. Множество глупых войн и смут начались, когда лидеры или общества бросались в драку, реагируя на возмутительный произвол, а наутро сожалели о своем порыве. Поджоги и бесчинства в афроамериканских кварталах, которым предавались местные жители после убийства Мартина Лютера Кинга в 1968 г., и полное уничтожение инфраструктуры Ливана израильскими вооруженными силами в ответ на атаки «Хезболлы» в 2006-м только два тому примера[1712].

В этом разделе я обращусь к нашим знаниям о самоконтроле, чтобы проверить, подтверждают ли они теорию цивилизационного процесса, подобно тому как в предыдущем разделе исследовал науку об эмпатии, чтобы выяснить, поддерживает ли она теорию расширяющегося круга. Теория цивилизационного процесса, подобно фрейдистской концепции «Оно» и «Эго», из которой она была выведена, делает несколько громких заявлений о нервной системе человека, которые мы тоже, в свою очередь, проверим. Действительно ли в мозге имеются конкурирующие системы влечений и самоконтроля? И действительно ли самоконтроль — единственная наша способность, ответственная за укрощение всех пороков, от переедания до промискуитета и прокрастинации, от мелких правонарушений до серьезной агрессии? И если это так, существуют ли способы укрепить свой самоконтроль? И могут ли эти механизмы регулирования распространиться в обществе, изменяя его характер в сторону большей сдержанности в целом?