Кребс объяснил самопожертвование ради товарища идеей, которую он назвал гипотезой эмпатии-альтруизма: эмпатия усиливает альтруизм[1685]. Слово «эмпатия», как мы помним, неоднозначно, так что на самом деле мы здесь имеем дело с двумя гипотезами. Одна, основанная на смысле «сочувствие», гласит, что наш эмоциональный репертуар включает состояние, в котором благополучие другого важно для нас: нам хорошо, когда он счастлив, и мы расстроены, когда он страдает, и это состояние заставляет нас помогать ему без всяких скрытых мотивов. Если так, эта идея — давайте назовем ее гипотезой сочувствия-альтруизма — опровергает пару старых теорий, например психологического гедонизма, согласно которой люди делают только вещи, которые доставляют им удовольствие, и психологического эгоизма, согласно которой люди делают только то, что приносит им выгоду. Конечно, есть рекурсивные версии этих теорий, утверждающие, что сам факт того, что человек кому-то помогает, является доказательством, что это ему приятно или выгодно, хотя бы и для удовлетворения альтруистического порыва. Но любая доступная проверке версия этих циничных теорий должна идентифицировать какой-то независимый скрытый мотив для предложения помощи, например утолить собственное беспокойство, избежать публичного осуждения или же вызвать уважение к себе.

Слово «альтруизм» также двусмысленное. В рамках гипотезы эмпатии-альтруизма это психологический мотив помогать другому организму ради него самого, а не ради достижения какой-то иной цели[1686]. Иначе понимает альтруизм эволюционная биология, определяющая его с позиций поведения, а не мотивов: биологический альтруизм — это поведение, которое приносит пользу одному организму за счет другого[1687]. (Биологи используют этот термин, чтобы разделить два способа, которыми один организм может принести другому пользу. Второй способ называется мутуализмом — когда организм помогает другому, в то же время получая пользу сам: насекомые, питаясь, опыляют растения, птицы склевывают паразитов со спин млекопитающих, а соседи по общежитию с одинаковыми вкусами обмениваются музыкальными записями.)

На практике биологический и психологический смыслы альтруизма часто совпадают, ведь если у нас есть потребность сделать что-то, мы не против понести расходы, чтобы добиться своего. И вопреки распространенному, однако неверному пониманию эволюционное объяснение биологического альтруизма (организмы помогают родне или обмениваются одолжениями, потому что в конечном итоге это идет на пользу их генам) абсолютно не противоречит психологическому альтруизму. Если, заботясь о долгосрочных выгодах для генов, естественный отбор благоприятствует склонности помогать родственникам или тем партнерам, которые могут вернуть одолжение, он делает это, наделяя мозг прямым мотивом помогать им, не задумываясь о собственном благополучии. Тот факт, что гены альтруиста в итоге получат преимущество, не выставляет альтруиста лицемером и не обесценивает его альтруистических мотивов, потому что сам он вообще не думал ни о каких генетических выгодах[1688].

Таким образом, первая версия гипотезы эмпатии-альтруизма гласит, что психологический альтруизм существует и что его мотив — эмоция, которую мы называем сочувствием. Вторая версия основана на эмпатии в смысле проекции или принятия перспективы[1689]. Согласно этой гипотезе, принятие чужой точки зрения — когда мы воображаем себя на месте этого человека или представляем, каково им быть, — возбуждает сочувствие к нему, что в том случае, если верна гипотеза сочувствия-альтруизма, побуждает проявлять альтруизм. Пожалуй, эту мысль можно назвать гипотезой принятия перспективы-сочувствия, и она возвращает нас к вопросу, поставленному в главах 4 и 5: действительно ли журналистика, мемуары, художественная литература, история и другие способы получения впечатлений из вторых рук расширили наше общее чувство сострадания и заложили основы Гуманитарной революции, Долгого мира, Нового мира и революций прав?

Хотя Батсон не всегда разделяет две гипотезы эмпатии-альтруизма, его исследовательский проект, которому он посвятил 20 лет, подтверждает обе версии[1690].

Давайте начнем с гипотезы сочувствия-альтруизма и сравним ее с циничной альтернативой, гласящей, что люди помогают другим, только чтобы унять собственное беспокойство. Участники одного исследования наблюдали, как подставная испытуемая (Элейн) поминутно получала удары током в эксперименте по научению[1691]. (Участников-мужчин знакомили с Чарли, а не с Элейн.) По ходу сессии Элейн выглядела все более несчастной, и участницам предлагали занять ее место. В первом варианте эксперимента участница к тому времени уже выполняла свое задание и могла уйти, так что решение занять место Элейн было чисто альтруистическим жестом. Во втором варианте участница должна была наблюдать, как страдалицу бьют током на протяжении еще восьми сеансов. Батсон предположил, что если люди добровольно подменяют бедняжку Элейн только и исключительно ради того, чтобы унять собственную боль при виде ее страданий, они не станут утруждать себя, если могут просто уйти. И только в том случае, если им придется терпеть ее стоны, они предпочтут подставить под удар себя. Как и в эксперименте Кребса, сочувствием испытуемых манипулировали: одним говорили, что Элейн разделяет их ценности и интересы, другим — что она совсем на них не похожа (например, если испытуемая читала журнал Newsweek, ей сообщали, что Элейн обожает Cosmo и Seventeen). Как и следовало ожидать, если участница ощущала сходство с Элейн, она спасала ее в любом случае, независимо от того, должна она была наблюдать ее мучения или нет. Если же участница думала, что Элейн не ее поля ягода, она занимала ее место, только если иначе ей пришлось бы смотреть на ее муки. Вкупе с другими исследованиями, эксперимент показывает, что по умолчанию люди помогают друг другу из эгоистичных соображений — чтобы снизить собственный стресс от необходимости наблюдать чужую боль. Но, если они сочувствуют жертве, их охватывает желание облегчить ее страдания независимо от того, уменьшит ли это их личный дискомфорт или нет.